Они заглянули в недра работающего механизма. С каждой стадией подшерсток — мягчайший пух, защищающий горных коз от гималайских холодов, — становился все мягче и белее, пока не был полностью очищен от всяких примесей. Линия конвейера заканчивалась еще одной сушильной камерой. Возле нее находился рабочий, который аккуратно складывал белоснежную воздушную массу, выходящую из пасти машины.
Меир не устояла перед искушением. Она шагнула вперед и погрузила руки в пашм. Это было словно трогать облако — невесомое и идеально белое. Она вспомнила, что килограмм вонючего жирного подшерстка, который она видела в самом начале конвейера, превращается в триста граммов воздушного пуха.
— Это настоящее чудо! — согласилась она.
Тинли сиял.
— Пойдемте. — Он сильнее надвинул бейсболку на глаза и повел Меир к выходу из производственных помещений.
Они вышли на тесную улочку позади фабрики. Улочка была слишком узкой, чтобы два человека могли идти по ней рядом. Сверху нависали узловатые ветки деревьев и козырьки балконов. Тинли шел очень быстро, поэтому Меир тоже пришлось прибавить шагу, чтобы не отставать. Возле разваливающихся ворот, кое-как вделанных в забор, Тинли внезапно остановился и кивком пригласил ее войти внутрь. Вездесущие куры копались в мусоре. Где-то высоко в небе проплывал голос муэдзина, призывающего к молитве. Во дворе, опираясь на метлу, стоял мужчина.
— Джуллей, — поздоровался с ним Тинли.
Поднявшись по каменным ступенькам, они подошли к узкой двери, за которой оказалась небольшая комната, в которой громоздились деревянные прялки. За ними работали женщины. Их работу сопровождали монотонное поскрипывание педалей прялки и ритмичный стук челноков. Они ткали простые шали-пашмины серого или коричневого цвета. Тинли пояснил, что они производят продукцию, которую затем продают в Лехе, в магазинах, спонсируемых государством.
— Так сохраняются ткаческие традиции и хорошая работа для женщин. Свободный график позволяет им и зарабатывать деньги, и заботиться о семье.
— Замечательно! — согласилась Меир, в который раз подумав о том, насколько этот мир отличается от привычного ей жизненного уклада.
Они прошли через мастерскую. Женщины приветливо улыбались. Выйдя через ворота на улицу, Меир с удивлением обнаружила себя на главном проспекте города. Она увидела минареты городской мечети и холм, увенчанный короной древнего дворца. Затем был лабиринт улочек и переулков, и наконец они оказались перед магазином шалей. Продавец широко улыбался, сверкая золотым зубом. Он разложил перед Меир свои лучшие шали и шарфы, заботливо упакованные в шуршащие пакеты. Иногда Лех мог показаться одной огромной лавкой, торгующей пашминой. После того как Тинли терпеливо знакомил ее с производством и мастерской, у Меир не осталось иного выхода, кроме как купить несколько шарфов. Она послушно выбрала три: жемчужно-серый для Эйрлис, карамельно-коричневый для себя и кремовый для Хетти. Она заплатила двенадцать тысяч рупий за все, уверяя себя, что это не такие уж большие деньги, учитывая, сколько сил и стараний люди вкладывают в создание пашмины.
Продавец упаковывал покупки. Поддавшись внезапному порыву, Меир открыла рюкзак и достала из внутреннего отделения сложенную шаль. Тинли с любопытством наблюдал за тем, как она разворачивает шаль и осторожно раскладывает ее на деревянном прилавке. Даже в тусклом свете драгоценная пашмина засияла, как бассейн с бриллиантами. По сравнению с ней товары на полках казались невзрачными и грубыми подделками. Тинли охнул и наклонился, чтобы лучше рассмотреть ткань, продавец тоже подошел ближе.
— Что вы можете сказать об этой шали? — спросила Меир.
Тинли достал из-под прилавка увеличительное стекло и стал внимательно изучать шаль, кончиками пальцев пробежал по вышивке, а затем так же тщательно исследовал изнанку. От его внимания не ускользнула ни одна деталь узора.
— Это кашмирская техника, — ответил он. — Это кани. В Ладакхе такого не делают.
Продавец что-то тихо сказал ему.
— Шаль продается? — будничным тоном спросил Тинли.
— Нет. Определенно нет. Она принадлежала моей бабушке. Я просто хочу узнать историю шали и, может быть, что-то о своих родных. Понимаете, я родилась уже после ее смерти.
Тинли отложил лупу и выпрямился.
— Значит, вам нужно ехать в Кашмирскую долину.
— Да, но я точно знаю, что бабушка некоторое время жила в Лехе. Мой дед был христианским миссионером.
— Кем именно? Католиком? Моравитом?
— Нет, он был из Уэльса. Пресвитерианская Церковь.