Пелепёлиха. Это здешний отец у Парфен Семеныча посуду мыл, а тот, настоящий-то, в чашниках служил.
Живуля. Вот поди ж ты, а я перепутал. Ты к этому, к поваренному-то мужику, как же попала?
Пелепёлиха. А подменена, говорю.
Живуля. И ловко ж подменили, узнать нельзя.
Пелепёлиха. Ловко; потому плуты.
Живуля. Как же ты узнала, что подмененная?
Пелепёлиха. Не узнавала; вот Христос, не узнавала.
Живуля. Аль виденье было?
Пелепёлиха. И виденья не было, а сидела я, сидела, и о роде своем думала: "Неужто, думаю, мужичьего я рода? Быть того не может". И вдруг осенило.
Живуля. Откуда ж осеняло: спереди, сзади ли, аль с боков?
Пелепёлиха. Всю осенило, и все поняла.
Живуля. Наскрозь, значит?
Пелепёлиха (подозрительно). Да ты меня уж не вышучивать ли вздумал?
Живуля. Где вышучивать! Дивлюсь только. Господи, господи!
Пелепёлиха. То-то.
Живуля. Ну, а насчет того, как Семеныча к рукам прибрать, осенения тебе не было?
Пелепёлиха. Ох, не вспоминай! Уж не навек ли покинул меня, боюсь. Ты послушай-ка, что скажу. Третьего дни пирожков с маком запросил. Повар в ноги мне пал: "Матушка, выручи, окромя тебя никто на него теми пирожками угодить не может". Спекла я. Что ж? все ведь сжевал, ни одного не оставил, а про меня не вспомнил. Теперь одна надежда: на грибы. Коли грибы в сметане съест, не вспомнит,-- в гроб живая ложись. Николи уж тогда не вспомнит.
Живуля. Боюсь, самой тебе гриба не съесть бы.
Пелепёлиха. Так-то ты доброту мою помнишь! Уж и смеяться надо мной вздумал! Словам моим не веруешь.
Живуля. Матушка ты моя! Чашница ты моя подмененная! Я ль твоим словам не верую? Что хошь скажи, поверую. Про себя скажи: "дура мол я", и тому поверую. Я зачем же к тебе присел-то? Горе твое разговорить хотел. Беде твоей помочь думал. Как Семеныча вновь приручить, научить тебя мыслил. А коль не хочешь, ин бог с тобой! Пойду, да где в уголке о судьбе твоей горькой поплачу. (Встал.)
Пелепёлиха. Живулюшка, голубчик, да никак ты на меня озлобился? Да постой же. Слышь, ничего не пожалею, только научи ты меня, бабу глупую.
Живуля. Аль присесть?
Пелепёлиха. Присядь, золотой, присядь.
Живуля. Ин присяду (сел). Чтоб тебе любовь мою доказать, даром учить начну.
Пелепёлиха. Вот уж спасибо.
Живуля. Слушай: кто твой ворог главный, кого нам с тобой с пути сбить надо, не мешал бы, старика от нас не заслонял? Ответь: кто?
Пелепёлиха. Ворого-т кто главный? А Дарьица ведь; с нее спеси посбить надо.
Живуля. Ну, панья, дура ты, я вижу, рассудку вовсе мало имеешь, и разговаривать с тобой человеку, который со смыслом, вовсе невозможно.
Пелепёлиха. Уж и рассердился! Аль не так ответила? Ворого-т кто главный? (Задумалась.)
Живуля. Ты уж умных людей лучше слушай, меня, сиречь. Василий главный ворог, в нем вся сила. Не будь его, разве они помирились бы? Или тебя этак сам пугнул бы?
Пелепёлиха. Теперь точно вижу: Василий главный ворог; его нам спихнуть надо.
Живуля. Ладно. Как спихнуть? На Москву чтоб уехал?
Пелепёлиха. Так, голубчик, так.
Живуля. А коли он прав пред отцом уедет, наше дело поди не выгорит?
Пелепёлиха. Так, голубчик, так.
Живуля. Значит, надо, чтоб он виноватым пред отцом оказался?
Пелепёлиха. Так, голубчик, так.
Живуля. Как же нам его в виноватые поставить?
Пелепёлиха. Так, голубчик, так.
Живуля. Чего затакала? Так да так. Не так, а как? Ответь.
Пелепёлиха. В виноватые как его пред отцом поставить? А не знаю. Ты научи.
Живуля. Я научу, только не дорога ль тебе наука покажется.
Пелепёлиха. Ты даром же, касатик, обещал.
Живуля. Начать науку даром обещал, да начало-т теперь кончено; конец пойдет: о нем поторгуемся.
Пелепёлиха. И дорого с меня возьмешь?
Живуля. Зачем тебя, вдовицу, обижать? И взять с тебя, поди, нечего.
Пелепёлиха. Нечего, голубчик. Добра ведь я, что от Парфен Семеныча ни получила, все то раздарила.
Живуля. Все раздарила, ничего ни на ком не видно. А мне так уж подари, чтоб видно было. Пустяков прошу. Сережченки у тебя самые пустые есть, их подари.