Пелепёлиха (продолжает). А матушка Дарья Карповна снаряжалася: в телогрею, рудо-желта тафта, одевалася.-- Уж простите-де вы, гости дорогие, иного платьишка нету. Ха, ха, ха!
Дарьица (мужу). Ты что ж стоишь? Жену бранят, не заступишься? Пугни ее.
Иван. Чем пугать-то? Правду ведь говорит: другой телогреи нету. Ты о телогреях не спорь с ней: переспорит.
Пелепёлиха. Ты поспорь,-- я послушаю. Много ль еще нарядов насчитаешь?
Иван (жене; с виду так же спокоен, но голос дрогнул). Не спорь, говорю. Ты лучше спроси: стыда и совести у нее хоть на алтын наберется ли? Да. А о телогреях не спорь, всегда переспорит. Да.
Пелепёлиха. Ах ты, базыга* старая! Волчья ты снедь! Костыль в руке,-- туда же в разговор пустился. Мало, знать, Парфен Семеныч разорял тебя. Богат еще: целая рябина осталась! Винца купит, рябинкой настоит,-- выпьет, тепло старику. А я возьму, вконец старика разорю, рябину срублю. Выпить старичку захочется, ан выпить-то нечего. (Всполошившись.) Эй, Фомка, Сенька, Петрунька! Кто тут? Кто там? (Смотрит во двор.) Топор бери, сюда беги! В калитку скорей, через плетень скачи; рябину руби.
Справа, в проулок между тыном и плетнем, выбегает Петрунька, топор в руках; прыгает через плетень, подбегает к рябине; положил топор, в руки поплевал, опять топор взял, и готовится рубить. Марьица тем временем выбегает слева и бежит к отцу.
Марьица. Батюшка, родненький, что тут? (Прижимается к нему.)
Иван (гладит ее по голове). Ничего, Марьица, ничего, полно.
Дарьица (толкая мужа). Срубит ведь! Что ж стоишь? Костылем его!
Иван. Я с костылем, он с топором. Топоро-т крепче,-- сунусь, ан костыль мой перерублен лежит. С чем тогда на село, к куму в гости, побреду?
Дарьица. Ой, срубит!
Иван. А я с ним построже поговорю. (Стучит костыльком.) Слышь, Петрунька, не смей! Я к боярину твоему пойду; к старому не пустят, молодому челом добью. Дерево срубишь, батогов на спину добудешь. (Петрунька в недоумении то подымает, то опустит топор; так до конца явления.)
Пелепёлиха. Что стал? Руби, говорю.
Иван. Не смей!.. Вот оно, жена, старым без зятя каково жить!
Марьица. Господи, да долго ль они насильничать будут?
Пелепёлиха. Руби, руби, говорят. (Несколько раз то же кричит.)
Иван (в промежутке между ее криком приговаривает). Не смей! -- Ох, Петрунька, не смей!
ЯВЛЕНИЕ VI
Те же и Глаша; опрометью вбегает из сеней.
Глаша (вбегая). Молодое-т, сам Василий Парфеныч, пожаловал. Уж я с перепуга сюда его позвала.
Иван. Слышь, жена: голенький "ох", а за голеньким бог.
Из сеней выходит Василий; Пелепёлиха его увидала, крикнула: "Ох беда!" и мигом как сквозь землю провалилась. Петрунька до поры под рябиной стоит.
ЯВЛЕНИЕ VII
Иван, Дарьица, Марьица, Глаша, Василий и Петрунька.
Василий (останавливается и кланяется). Господину Иван Силычу много лет здравствовать. Каков, господин, в своем здоровье?
Иван. Постой-погоди. Прежде чем на здоровье отвечу,-- озорников своих уйми. (Оглядывается на тын.) Где ж она? аль "давай бог ноги"? (Василью.) Мужика вот прогони; чужих рябин не рубил бы, прикажи.
Василий (мужику, строго, но сдержанно). Ты с чего на чужом огороде озорничать задумал?
Петрунька. Нешто я стал бы? Известно, она все, панья...
Василий (нахмурясь). Какая панья?
Петрунька. А ваша все ж, ключница господарская.
Василий. Не ее тебе, господ слушать надо. Пошел!
Петрунька. Я что ж... (Чешет затылок, Василий на него взглядывает; он мигом, бочком, убирается.)
ЯВЛЕНИЕ VIII
Иван, Василий, Дарьица, Марьица, Глаша.
Иван. Теперь, Василий Парфеныч, здравствуй. (Подает ему руку.) Садись: гость будешь.
Оба садятся под рябиной; женщины остаются на левой стороне сцены; Дарьица на втором плане, ближе к авансцене; девушки почти на авансцене, ближе к кулисам. Во время следующего разговора Глаша по временам наклоняется к Марьице, что-то ей на ухо шепчет и глазами указывает на Василия.