Возле приземистого подгнившего сарайчика Лен свернул к порогу с дверным проемом, но без двери, и стал подниматься по крутой винтовой лестнице без перил.
По старой привычке он шел быстро и уверенно, ведя рукой по стене, заглаженной ладонями нескольких поколений, но, вступив на лестничную площадку, остановился.
Рука его не обнаружила шкафа, который прежде здесь стоял. Он ощупал дверной косяк, выдавленный из стены напором сотни лет, и сразу почуял неладное.
Он постучал в дверь, хотя при других обстоятельствах не стал бы этого делать.
Глухой отзвук подсказал Лену, в чем дело. Действительно, когда он взялся за ручку и дверь отворилась с привычным скрипом, как бывает в неизлечимо сырых помещениях, изнутри на него тускло и красноречиво глянуло единственное окошко жилища, являвшего картину печальной заброшенности.
— Добрый вечер! — бухнул Лен в пустую комнатенку.
Никто ему не ответил, только краткое, недовольное эхо отозвалось в подтверждение тому, что живет оно здесь одно-одинешенько, да насмешливо зашушукалась листва за окном.
Мелкий дождик снова перешел в ливень.
Лен нарочно кашлянул, чтобы еще раз услышать голос пустоты, и закрыл дверь...
В эту минуту с таким же скрипом приоткрылась дверь напротив, и показался красноватый свет.
— Кто там? — произнес звонкий женский голос. — Вам кого?
На пороге возник силуэт маленькой женской фигурки, которая тотчас исчезла и вернулась с лампой. Стекла в ней не было, и женщина старалась выше поднять чадящий огонек, чтобы осветить долговязого Лена.
За ней к двери выбежало столько детей, что, казалось, ими битком набита вся комната.
— А что, каменщик Криштоф больше здесь не живет? — спросил Лен.
— Да закрой ты дверь; сквознячище! — проворчал кто-то изнутри.
— Нет, милок, уж давно не живет! — ответила женщина, не обращая внимания на ворчуна.
Тогда тот явился самолично. Это был плечистый детина в фуражке рассыльного. Завидев на голове Лена солдатскую шапку, он сменил гнев на милость.
— А, солдат! Заходите, солдатик, милости просим! Стало быть, сегодня прибыли, как же, видел, видел. Мой полк, мои однополчане — известное дело!
Сиплая дверь сама по себе затворилась за всем обществом, и детина в фуражке рассыльного, приподняв за пояс штанов старшего из своих чад, вытащил из-под него табуретку и предложил Лену сесть.
Мальчуган, ждавший, по-видимому, когда вернут лампу, чтобы продолжить писать, встал у стола и уставился на незнакомца, на которого уже глазела вся ребятня.
Все ждали, что скажет высоченный дядя в коротких, не по росту брюках и тесном, с трудом застегнутом пиджачишке.
— Присядьте все-таки, — прервал молчание глава семейства в красной фуражке. — Шутка сказать, из самой Италии прикатили!
Тогда Лен, все еще стоявший с чемоданчиком на плече, плюхнул его на пол так, что размокшее днище напрочь отстало. Из щелей поползла черная жижа, а потом полезли и гроздья крупного винограда.
Видя растерянность гостя, онемевшего от неожиданности, детишки прыснули со смеху не без легкого злорадства.
— Ох ты, беда-то какая! Видать, солдатик, вы его плохо приколотили.
Шутка отца еще больше развеселила детей.
— Ну вот, пустили чужого, он вам тут и развел свинюшник, — извинялся Лен. — То-то радости хозяюшке!
— Хозяюшке-то что! — возразил хозяин. — Вот детям — да! Им кашу-то расхлебывать. Верно говорю, Войта?
Лен нашелся и начал раздавать гроздья винограда, дотягиваясь длинными ручищами прямо до детских ртов.
Лед растаял, и Кашпар сразу стал своим среди своих.
— Ну что вы, что вы, — засуетилась хозяюшка, довольная любезностью и щедростью гостя. — Ну-ка, положи назад, Войта, и ты, Карел, тоже!
— Да я не знаю, что с ним делать, вот если бы можно было оставить тут все, с чемоданом в придачу, совсем бы хорошо!..
— Тогда неси-ка, мать, миску! — воскликнул хозяин с неприкрытой алчностью.
— И не совестно тебе, отец? Может, он везет его в подарок, а ты уж обрадовался!
— Честно говоря, я вез его Маринке Криштофовой, — признался Лен, оттаяв в обществе равных себе людей и высказав вслух то, в чем до сих пор не признавался себе самому. — Раз уж Криштофы здесь больше не живут, и где теперь их искать, я не знаю, так мне все это ни к чему.
Тут Лен осекся.
Взгляд, которым обменялись хозяева, лишил его дара речи.
Женщина принялась скрести кастрюлю, муж убавил огонь в лампе без стекла; а снаружи дождь барабанил по брусчатке двора.
— Где они теперь живут, — возобновил разговор хозяин, — этого мы сказать не можем... в Праге они или нет...