Молитвы сестра Марта читала на разные манеры, никогда не повторяясь. Она с упоением погружалась в аромат своих мистических роз[194], срывая один за другим все сто пятьдесят лепестков и прекрасно понимая, как следует читать пять десятков радостных, столько же горестных и торжественных молитв; перебирая четки, она впадала в экстаз — и, вторя ее голосу, также понижая и повышая его, слово в слово повторяла за ней Люцка!
Впрочем, ее сегодняшний, в сущности, робкий протест показал, что влияние сестры Марты на религиозные чувства маленькой мученицы не столь уж безгранично... При чтении «Хвалы Пресвятой Троице» Люцкин экстаз заметно поубавился. А когда дело дошло до первого десятка молитв во славу Девы Марии, негромкий стон нарушил молебственное состояние самой достопочтенной монахини...
Исходил он, правда, не из уст человеческих — это скрипнула слишком плотно прилегавшая створка ночного столика... Но вот ответ, который Люцина должна была произнести — «...и Матерь Господа Иисуса Христа», — последовал с явным опозданием.
И с тем большим пылом сестра Марта заново начала молитву Пресвятой Богородице, своим устремлением к небесам пытаясь увлечь за собою несознательную, окруженную земными соблазнами душу этого сущего ребенка.
Ничего у нее не вышло.
Вернее, вышло ровным счетом наоборот!
Это Люцка вернула сестру Марту на землю с высот ее упоительного восторга: в венке мистических роз все отчетливее стал ощущаться исключительно земной запах, какой монахини слышат крайне редко.
Он-то и заставил благочестивую сестру тотчас подняться с колен.
Она высилась над Люциной, словно архангел Михаил, пусть без меча огненного, зато в глазах у нее сверкали настоящие молнии!
А Люцке было все равно. Держа в одной руке маленькое зеркальце, другой она неумело пудрила свои фарфоровые, пусть и слишком пунцовые щечки. Так, значит, от пудры исходил этот дерзкий, как сам грех нарушения монашеской чистоты, запах! И где она только ее взяла; где, спрашивается, хранила овечка Божья свои безделушки?
Но и это было еще не все! На голове у Люцки, откуда ни возьмись, оказался белый с ярко-красным узором платок, кокетливым бантиком завязанный на затылке, а на лбу и на висках из-под него игриво выбивались три завитка черных волос.
Метаморфоза свершилась за спиной у Марты, пока та трижды читала «Верую...», один раз «Отче наш» и три — «Богородицу».
А уж вела себя Люцка так, будто находилась в палате одна, не замечая ни того, что нарушила совместное моление, ни того, что достопочтенная сестра Марта склонилась прямо над ней.
Потому тихое, укоризненно-нежное обращение монашки «Люция!» раздалось словно с другого берега пропасти, неожиданно разверзшейся между ними. А в ответ сестра милосердия поймала на себе такой невинно-озорной, но притом совершенно недвусмысленный взгляд черных Люцкиных глаз, что все ей стало ясно.
Тут раздался робкий стук в дверь. Даже самый сильный удар не заставил бы Люцку так вздрогнуть!
— Войдите! — сказала Марта.
На пороге стояла пани Реза, кухарка из пекарни Могизлов!
Хотя Люцка с крайним нетерпением ждала другого визитера, она облегченно вздохнула.
— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу! Целую вам ручки, достопочтенная сестра! — поздоровалась Реза, давно приверженная ордену.
Сестра Марта успела спрятать руку за спину прежде, чем кухарка коснулась ее, и, как всегда, — а пани Реза бывала здесь не раз — приветствие ограничилось этой странной жестикуляцией.
Реза не замедлила переключиться на Люцину.
— Вот те на! Ты уже сидишь? Господи Иисусе, ровно яблочко наливное... Ах, да что это я? Ты больше похожа на хозяйку мучной лавки после того, как она чихнула над мешком муки... Напудрилась, я гляжу?! Горе ты мое! Ведь медную посуду чистишь — и то пасту растираешь до блеска! А тут лицо все-таки... Или как?
Вынув носовой платок, Реза принялась за Люцку и, не церемонясь, стирала островки пудры с ее лица. Затем она встряхнула платком, будто тряпкой, которой только что собирала пыль. Глаза у нее загорелись, она то кивала головой, то покачивала ею из стороны в сторону, тараторя без умолку:
194
В чешском языке слово «ruzenec» образовано от «ruze» — «роза» и обозначает по-русски и «четки» и «венок».