— Позволю себе обратить внимание пана защитника, — раздраженно перебил его председатель, — что поучать присяжных заседателей относительно их прав и обязанностей — моя прерогатива, к тому же я не потерплю столь пренебрежительного отношения к действующему законодательству. Впредь прошу иметь это в виду!
Оборванный на полуслове, доктор Рыба смотрел на председателя с выражением явного, с трудом сдерживаемого отвращения.
Тишина нетерпеливого ожидания, нарушаемая лишь кашлем подсудимого, грозила вот-вот взорваться — это понимал каждый, кто знал темперамент доктора Рыбы.
Присяжный поверенный изо всех сил хлопнул по столу уголовным кодексом, который все это время держал в руке; удар эхом отозвался где-то в углу, но... тут произошло нечто такое, что навсегда лишило слушателей надежды узнать, что же на этот раз собирался сказать доктор Рыба.
В зале суда неожиданно раздался нечеловеческий вопль, жуткий, неестественный, отвратительный визг. Зал вздрогнул.
Первым вскочил Лен.
Ему одному был знаком этот голос. Сколько раз он слышал его, исторгаемый в страшном отчаянии из тщедушной, сведенной судорогой от ужаса детской груди, когда покойный Криштоф заносил над головой Маринки тяжелую руку, сулившую яростные, бесчисленные удары...
Публика пришла в крайнее возбуждение и возмущенно оглядывалась туда, в глубину зала, откуда доносились крики:
— Боже, боже ты мой! Господа хорошие... Пресвятая богородица!.. Он это, он его уби-ил! Господи-и‑и!..
Последнее слово вылилось в долгий истерический вой. Судорожно, с беззастенчивым упорством рыдала бесстыдно напудренная женщина, вызывавшая все большее раздражение у публики.
Многие повскакивали с мест, но и поверх голов были видны две обнаженные, заломленные в отчаянии руки особы, желавшей, чтобы ее видели и слышали все.
Это была Маржка.
Ее жалобные вопли не стихали ни на секунду:
— Он, он это сделал, люди добрые!.. Мне ли не знать!.. Господи‑и, договорились мы, что он его убьет!..
Когда слов Маржке не хватало, она просто завывала на разные лады. Возмущение публики не знало границ, особенно раздражал ее бесконечный, бессмысленный визг. Люди понимали только одно: появилась новая свидетельница, и этого уже было достаточно, чтобы привести толпу в негодование, поскольку еще задолго до вердикта присяжных публика решила дело подсудимого в его пользу, и потому была оскорблена, что кто-то ни с того ни с сего хочет снова подвергнуть угрозе жизнь человека, уже было избежавшего страшной участи.
Ведь этот человек был такой же отверженный, как и они; многие пришли на процесс с урчащими от голода желудками, чтобы своими глазами увидеть драму, в которой решалась судьба непридуманного героя из их жизни. Мгновенно вспыхнувшая ненависть к Маржке, такой же девчонке из толпы, объяснялась еще и тем, что она-то, «ихняя», способна была навлечь на Лена страшную беду, сделать то, что не удалось «панам». Зрелище было удивительное даже для видавших виды юристов.
Весь зал повернулся к ней, лица выстроились в большой полукруг, в центре которого торчало жалкое, напудренное, полудетское личико Маржки-Кадушки, искаженное страдальческой гримасой; смешная рыжая шляпка на растрепанных волосах сбилась набок... Невыносимо было смотреть на эти муки, только и оправдывавшие ее пронзительный крик. Толпа сердито загудела, будто ей вдруг передалось переполнявшее Маржку возбуждение.
Отвратительная толстая старуха крикнула Маржке «Заткнись!», добавив самое грубое словцо, какое только есть для обозначения сорта женщин, к которому обе, несомненно, принадлежали.
Негодующий председатель, не обладавший голосом доктора Рыбы, буквально надрывался, пытаясь усмирить взбудораженную толпу, но его не слышали и не слушались. Присяжные заседатели с правом голоса, привыкшие к священному трепету публики перед судейской мантией, такого еще не видывали.
Вероятно, недостойная сцена продолжалась бы дольше, но тут рядом с рыдающей Маржкой вынырнул распорядитель. Он оторвал ее сцепленные руки от барьера и куда-то повел. Маржка уткнулась головой ему в грудь и, не подхвати он ее вовремя, наверняка рухнула бы на пол. Так и не расцепив рук, она шла и скулила как заведенная.