— Гот хаб мих зелиг[46], — побожился Лейб. — Сдохнуть мне на этом месте!
— Так вот: эти железки у меня уже пятнадцать лет.
— Если они у вас пятнадцать лет, тогда вы, господин императорский советник, — мошенник, какого свет не видел, и значит...
Армин с величайшим торжеством кивнул головой:
— Давайте, давайте, смелее!
— Значит, вы сделали не только этот поддельный переплет, но и этот подлинный шестнадцатого века!
— Вот именно, — совершенно спокойно ответил Армин. — Пятнадцать лет назад, когда я был в Париже, причем — по экземпляру из Национальной библиотеки.
— Шуфт, гаунер, ганеф![47] — взорвался Блюмендуфт, весь красный от ярости, брызгая слюной, как благородный скакун на бегу. — Вы разорили нас, потому что мы заплатили за этот «Устав» до пятидесяти тысяч франков, а вы теперь говорите, что сделали его сами пятнадцать лет назад!
— Это доказывает, что в торговых делах самые большие мошенники — вы, торговцы. Я за этот шедевр получил от господина Дюпанлу всего сорок семь с половиной дукатов, ровно столько, сколько было выдано королевской казной в 1578 году мастеру Никола Эве за все сорок два экземпляра; сумму эту я назвал сам исключительно из уважения к бессмертному мастеру своего искусства.
— Но вы ошибаетесь, если думаете обмануть нас: у нас есть подтверждение библиотекаря Национальной библиотеки в Париже, а также директора Музея надписей и печатей, что это подлинное издание «Устава Святого Духа», и переплет — подлинный, от мастера Эве!
— Так чего ж вам еще, братец мой? Если это так, тем легче вы добудете подтверждение, что и этот, совсем новенький, сорок второй и последний по счету экземпляр — тоже произведение мастерской Никола Эве!
Блюмендуфт осекся, и лицо его, вздувшееся от дикой ярости, опало.
— Вот тут вы правы, абр а ганеф зенен зе дох![48]
— Ну вот, наконец-то разумная речь. Надеюсь, вы не откажетесь также заплатить мне и за этого «ганефа».
— Вы что — хотите поднять цену?!
— Ничего я не хочу, кроме двадцати тысяч крон сверх цены переплета, которые вы мне заплатите за ваше единственное словечко «ганеф».
— Вольн зе мех умбринген?[49]
— Шрайн зе них зо, одр их ласс зе наусверфн![50] — ответил, подчеркивая жаргон, Фрей — он божественно забавлялся этой сценой. — И вообще говорите поменьше. Пускай накладные расходы и все прочее, включая рекламу в Америке, обойдутся вам в девяносто тысяч — мистер Пирпойнт Морган заплатит вам за оба фолианта в три раза больше, и это будет вашей чистой прибылью, Лейб Блюмендуфт!
— Как, вы даже знаете, кто покупатель? Ну, вы все-таки...
— Осторожней, господин Блюмендуфт, каждое новое бранное слово будет вам стоить пять тысяч крон, беру так дешево, чтоб не лишать вас смелости.
Блюмендуфт, скрипнув зубами, выговорил:
— Одним словом — сколько хотите за свою работу?
— Двадцать тысяч, да за «ганефа» еще двадцать.
Блюмендуфт задохнулся.
— Зе верн унс руинирен![51] — прохрипел он.
— Фирму «Блюмендуфт и Лейб»? Да ведь я-то знаю, кроме этих двух, нет у вас компаньонов, а уж эти связаны друг с дружкой, как тело с душой. Не хотите? Ладно, забирайте свой «Устав» номер один, а со второго я сорву свой переплет, минутное дело!
И Армин схватил длинный нож для разрезания больших листов бумаги.
Отуманенным, отчаянным взором следил Блюмендуфт за действиями своего заклятого врага, который отлично понимал психологию своего сообщника, знал, что Блюмендуфт, которому все эти переговоры доставляли наслаждение, причем наслаждение страстное, еще и длит это наслаждение, медля вмешаться, тем самым подвергая труд Армина опасности уничтожения; а это для него, Блюмендуфта, в самом деле означало бы потерю огромной прибыли.
Но и Блюмендуфт знал, что Фрей никогда не приведет в исполнение свою угрозу; и все же, когда Армин схватил книгу и широко размахнулся ножом, Лейб закричал с таким пронзительным подвизгиванием, что стекла задребезжали:
— Хальтн зе айн, зе нарр![52] — и вытащил туго набитый бумажник откуда-то, где, быть может, укрывался некий внутренний, относительно чистый человек.
Медленно пересчитывая, Лейб стал выкладывать на стол бумажку за бумажкой, провожая каждую душераздирающим вздохом.
— Ишь, какой густой шкурой оброс этот Блюмендуфт! — поддразнивал его Фрей. — Прямо как лиса зимой! В шабес, да еще в Новый год, деньги считает! Причем три четверти этих кровных бросает на ветер, а небось где-нибудь в животе своем смеется над глупым гоем, который так продешевил! Но я дам вам в придачу совет, Лейб. На двадцать второй странице книги, которую я для вас переплел, отсутствует дырочка от книжного червя, который прогрыз все остальные страницы, весь том, оставив нетронутой только одну, двадцать вторую. Как станет мистер Пирпойнт Морган листать свое новое приобретение, наткнется на двадцать вторую страницу — что скажет тогда мистер Пирпойнт Морган? «Хорошо, — скажет он, — но отчего же этому червю не по вкусу оказалась именно двадцать вторая страница, что он ее не тронул?» Гм, подумает мистер Пирпойнт Морган, возьмет лупу и станет вглядываться, вглядываться... А наглядевшись, скажет мистер Пирпойнт Морган: «Ей-богу, лист-то старый, как и остальной велин, да буквы на нем не старые и, ей-богу, — скажет он, — печать не такая, как на остальных страницах, нет, буквы выведены тростниковым пером». И скажет этот мистер: «Том не комплектен; а я его покупал как комплектный». Тут позовет он профессора из Бостона и профессора из Филадельфии, и на господина Блюмендуфта выпишут ордер на арест. Я-то сразу это заметил и мог исправить, у меня есть все калибры для имитации дырок от червей, но, подумал я, подожди, придет господин Блюмендуфт, и ты ему покажешь, как небрежно работают в Лондоне!