— Ты этого не понимаешь, Богумилек, а я знаю свои обязанности в этом доме и всегда исполняла их так, как и обещала твоей мамочке за день перед тем, как раздался твой первый плач, а ее последний вздох. Я старалась заменить вам мать, как могла, но всегда скажу — попала я к вам, как наседка к утятам, разбежались вы от меня все трое не туда, куда я-то хотела — ну, о тебе я ни слова, сын принадлежит отцу; Манечка теперь тоже отрезанный ломоть, а ведь это ты должен был бы сдавать экзамены, а не она... И вот сижу я на месте матери самой красивой под солнцем девицы, из лучшей семьи, а ее называют «infinitiv», но ведь это «unbestimmte Art»[66], как мы учили, а «infini» означает «бесконечный», однако никакая грация не бывает бесконечной...
— Этого и говорить нет нужды, тетя, это по тебе и слепой увидит! — сострил Боудя.
— Невежа, — спокойно произнесла тетушка Рези Вашрлова и, вытащив спицу из своего вязанья, почесала ею в затылке.
Тетя Рези была довольно миниатюрным созданием, однако не чуралась резкого слова, да и вовсе не обязана была сносить все — хлеб свой она ела вовсе не из милости, как какая-нибудь компаньонка, и средства имела самостоятельные — ее небольшой капиталец был вложен в фабрику. Ее деньги, да и сама она останутся здесь до тех пор, пока ей будет угодно. Но порой ей уже начинало надоедать...
Тинда ни единым движением бровей не показала, что тема ее интересует; она только запрокинула голову и стала целовать свои сцепленные пальцы раскрытыми губами — даже язычок чуть высунула.
Ее невозмутимость явно раздражала Боудю.
— Ох, наша Тинда! — насмешливо заговорил он. — Недавно стоял я в партере, когда Тинда вошла в ложу с Ярским и оставалась в ней до конца. Мальчишки бинокль друг другу передавали — разглядеть ее. Несколько таких, из богемы, оказались совсем рядом со мной. «Которая, которая?» — все спрашивал один скульптор. «Да вон та буланка в третьем кресле второго ряда», — ответил ему художник.
— Буланка?! И ты стерпел, что так могли выразиться о твоей сестре?! — возмутилась тетка.
— А что такого? Так нынче вся молодежь говорит о девчонках, — Боудя все больше впадал в жаргон лошадников. — Вон наша Маня будет вороная, а милостивая тетушка — сивка...
Тетка подняла очки на лоб, посмотрела на Боудю, поморгав — это было у нее выражением крайнего презрения, — и снова опустила голову к вязанью, промолвив:
— Я уже тебе раз сказала сегодня!
— «Руки — прямо орнамент, ладони, как две пальметты, — сказал еще скульптор, — предплечья — классическая редкость, у плеч они тоньше, к локтю расширяются, это от тенниса». «Дай-ка, дай-ка, — говорит художник и вырывает у него бинокль. — Невероятно, какие волосы!.. Да это — шлем, сплетенный из серебряных ленточек, которые на изгибах отливают чернью... Если только она их не красит, я хотел бы их писать!» Сидел бы этот художник с нами за обедом — если только обед сегодня будет, — мог бы воочию убедиться...
Тинда замерла.
— ...что у нашей Тинды такая же соломенная поросль, как на голове, растет и под мышками, — закончил Боудя.
Тинда шевельнула просвечивающими сквозь тюль обнаженными руками, как бы опуская их, но не завершила движения.
Боудя расхохотался.
— Ты не только невежа, но и негодный бесстыдник, — с неизменным хладнокровием произнесла тетушка.
— А тебе, Маня, мало медицины в университете, ты ее еще и к обеду таскаешь? — заговорила Тинда голосом, который можно было сравнить со звуками флейты, обладай они такой глубиной — удивительно, как можно такой голос растрачивать на обыденные разговоры! От него так и трепещет сердце... — Я вот смотрю на эту картинку издали, и мне чуть ли не дурно становится, опять какие-то гадкие внутренности!
— Если тебе нравится, что тебя называют Тиндой, так и зовись себе на здоровье Тиндой, а меня Маней не называй, я женщина серьезной профессии и не люблю всякие гаремные, если не хуже, прозвища...
— Называй ее Маниллой! — крикнул Боудя.
— «Боудя» — тоже красиво, — хмыкнула Маня.
— Что ты хочешь, это спортивный псевдоним, тут уж иначе не скажешь, — возразил Боудя. — К тому же это разом и имя, и фамилия — старик лишил бы меня наследства, если б я играл в футбол под фамилией Уллик!
— Это во-первых, — продолжала свою мысль Маня, — а во-вторых, эта книга — не по медицине, а по физике, и схема тут изображает внутренности не человека, а водяной турбины.
— Такой, какую устанавливает папа? — радостно вскричала Тинда.
— Да, я привыкла осведомляться о вещах...