— Она умерла как раз перед тем, как я подал запрос сюда. Я потому и решил сюда уехать, наконец стал свободен.
— Да уж, самые страшные люди почти всегда родственники. Прости, что завела эту тему…
— Ничего страшного, последние несколько лет она провела в психбольнице в параноидальном бреду, после того, как попыталась меня убить. Мне, если честно, даже всё равно, как её там похоронили, дал деньги, и всё. И дом скоро должны купить, как раз сделка идёт, на этой неделе мне отдадут оставшуюся сумму, и я там больше не живу… Воспоминания о ней постоянно появляются во снах, не дают нормально спать. Знаешь, мне даже не удаётся вспомнить о ней ничего хорошего, хотя, по словам дедушки, она до моих шести лет была действительно хорошей мамой, у меня была нормальная жизнь… Но потом она попала в секту. И наша жизнь полетела с высокой горы нахрен, — Вильям потёр глаза рукой. — Прости, что гружу тебя…
— Ничего страшного. Знаешь, психотерапевты не могут быть на сто процентов ментально здоровыми, ну нет идеально здоровых людей. А вам ещё приходится пациентов вывозить, — Ликка нахмурилась и положила руку ему на плечо.
— Я знаю. Детектив нас испытывает, думает, что убийца не выдержит и выдаст себя под давлением. Вот только если ты не преступник… Это так давит… Самое плохое, что… Что я не могу оградиться, не могу, у меня все спасательные механизмы работают не на защиту, а на нападение. Я не могу закрыться от неё, я начинаю нападать, на неё, и… На себя. Я жру себя сам, подозреваю себя сам, мне и её давление не нужно, — Вильям закрыл лицо руками и прерывисто вздохнул. — Мать… Она привела меня в секту, чтобы беса изгнать, потому что я не хотел с ней молиться. И пастор, выслушав историю рождения, решил, что я антихрист. Ты себе даже представить не можешь, что я пережил. Она научила меня во всём винить себя. В любой прихоти сектантов я был виноват сам, потому что я, дрянь такая, вообще родился. Дед, её отец, приезжал часто, но для него всё было благочестиво, протестанты, ничего больше. А потом он увидел, что у меня пальцы на руках сломаны и воспалены от нелечения, и забрал меня с собой. Как я потом узнал, пока я жил у него, она лечилась в больнице. Ей стало лучше. Я даже приезжал к ней на чай, не из любви, а чтобы проверять, пьёт ли она лекарства, лечится ли, дед просил, всё было нормально. Но потом у неё случился рецидив, и вместо того, чтобы пойти в больницу, она пошла к пастору. И когда я приехал её проведать, меня огрели по голове и увезли на какую-то ферму. Мне повезло, что мои крики услышали соседи, хоть до них и был километр. Так я орал… Пастора посадили, её отправили на принудительное лечение. И лучше ей уже не становилось, она окончательно торкнулась, я приезжал к ней один раз, просто посмотреть ей в глаза. Она бросилась на меня, орала про дьявола, что он захватил моё тело, и убил её сына… Короче, больше я её не видел и даже не вижу смысла изображать скорбь. Нет. Она устроила мне ад на земле, пусть теперь горит.
— Поговори с главврачом о своих подозрениях, о том, что говорит Дитмар. У него больше ресурсов, может, он сможет тебе помочь, сам начнёт что-то копать. В конце концов, эта детектив сейчас у нас у всех на голове сидит. Она подозревает всех. И меня тоже, я чувствую. Хотя, может, она просто хочет, чтобы мы именно это и думали, чтобы боялись не так дёрнуться. Тебе нужна помощь, тебе нужна опора.
Вильям послушно кивнул и замер, когда Ликка его обняла. Вот этого ему давно не хватало. Обняв её в ответ, он положил подбородок ей на плечо и улыбнулся своим мыслям. Может, он и встрял с этой больницей, но люди здесь хорошие. Пусть сейчас тяжело, пусть, он проходил этот путь не раз и пройдёт его снова. Ради себя, ради своего будущего. Ради Дитмара.
Дом. Всё кажется гигантским, невероятным. Ему даже в прыжке не дотянуться до ручки двери. На стенах пугающие портреты. В окна льётся красноватый свет. Знакомый дом. И незнакомый. Ему нужно в закрытую дверь, нужен ключ. Где же он, куда же его спрятали? В воздухе маревом стоит запах гнили, падали, чего-то сдохшего и начавшего разлагаться. Куда, ну куда ему?
Лестница. Огромная. Руки и ноги ломит, медленно влезает со ступеньки на ступеньку. Тяжело, ужасно, как будто он маленький котёнок. Ну же, ещё одна ступенька, ну же!
Чердак, багровый от света через щели в крыше. В углах что, трупы? Нет, куклы. Куклы-люди. Мешки с пахнущей плесенью ватой. Мотки грубых ниток, банки со стеклянными глазами.
— Эй… Кто-нибудь тут есть?
В ответ слабый писк, как от кутёнка. Невысокая дверь. Дотянется. Подпрыгивает, дёргает ручку. Пустая комната. Посередине птичья клетка и в ней…
— Доктор, помогите.
Дитмар. Протягивает руки сквозь прутья. А на шее ключик от той двери внизу. Вот оно.
— Сейчас, подожди.
— Только тише. Он здесь.
Он судорожно вздыхает и прислушивается. Кто-то ходит внизу, дышит шумно, как будто через тряпку. Нельзя шуметь, нельзя. Приоткрывает дверцу, Дитмар вываливается ему в объятия. Мгновение глаза в глаза и он вдруг убегает, к лестнице, вниз. Что за? Он не может подняться. Давайте, ноги, слушайтесь! Нет, нет. Нет! Мир схлопывается в точку, раздавливая сознание.
Новое утро, новые проблемы. Вильям уже давно пожалел, что когда-то подумал, что приют слишком тихий. Уж лучше бы он был тихим. До обеда у него был разбор бумажек, потом Дитмар, потом пациент из планового, послезавтра выходной. Наконец-то он расстанется с домом окончательно. Может, так хоть психологически будет полегче. Этот дом тянул его вниз, в пучины собственных детских страхов. Страха, что стоит ему сделать что-то не так — и он, и люди, которые попытаются ему помочь, получат по заслугам. Сегодня он решился на нарушение правил больницы. Бредовых больных нельзя записывать без разрешения опекунов. Но он плюнул на всё, достал диктофон и решил записать сеанс с Дитмаром. Ему нужно время, но на приёме ему приходилось реагировать мгновенно. На это сил не было, запись поможет потом, в тишине комнаты, воспроизвести всё и хорошенько обдумать один на один с самим собой.
Уже сидя перед кабинетом главврача, Вильям думал о том, что скажет. Что он хочет? Просто рассказать о том, что знает, чтобы помочь найти убийцу? Или, может, он хочет помощи психотерапевта? Ему срочно было нужно и то, и другое, но он понимал, что без записи требовать приёма странно. А ещё нужно спросить, где же карточка Дитмара. В плановом ничего даже отдалённо похожего он не нашёл. Но где-то же она должна быть, в конце концов. Поздоровавшись со всеми, кто вышел с планёрки, Вильям без приглашения проскользнул в кабинет.
— Вильям? Доброе утро, вы хотели о чём-то поговорить? — мистер Рэйнолдс, ещё более растрёпанный, чем обычно, попытался пригладить волосы и одновременно продолжить листать ежедневник. — У меня полчаса свободные как раз.
— Я хотел поговорить о том, что происходит в отделении… Я не уверен, что мне стоит этим всем с вам делиться, но рассказывать детективу такие вещи я боюсь, меня невменяемым признают…
— Я понимаю, о чём вы. Лэри с Джорджем говорили то же самое, — он потёр глаза. — Я не понимаю, что у вас там не так, я уже всё, что мог, предпринял, охрану усилил, они всё отделение уже три раза обыскали.
— Дело в том, что… Думаю, вы знаете, почему смерть Луиса Бейкера так повлияла на Лэри, он вам наверняка рассказывал.
— Да.
— Ну вот, похоже, убийца об этом тоже знал. И он знает о нас всех. Он довёл и Джорджа. Я хочу заранее вам рассказать, через что он будет пытаться достать меня, чтобы вы уже знали, как действовать.
— Вы думаете, что преступник вами манипулирует?
— А разве не странное стечение обстоятельств, что Луис повесился, как и мать Лэри? — мистер Рэйнолдс поджал губы, явно пытаясь успокоиться. — Вы на таблетках?
— Что? Откуда вы…
— Я тоже на таблетках, вы должны меня понимать, нас очень легко расшатать. Ему достаточно слегка толкать, а я сам по инерции раскачаюсь. И, думаю, этот кто-то хорошо осведомлён о том, чем и как нас шатать, чтобы нам было плохо. Он пытается сбросить с себя все подозрения, как бы перевести на кого угодно… Моя мать была в садистской секте, я был выбран на роль антихриста, и всё детство я жил в страхе, что меня покарают непонятно за что, и людей вокруг меня тоже. Из меня выгоняли демонов извращёнными способами много лет, а потом чуть не запытали насмерть. И я уверен на сто процентов, что именно через моё прошлое эта тварь попытается залезть ко мне в голову. Он хочет, чтобы я сожрал сам себя изнутри, потому что по-настоящему бояться за себя я не могу, я боюсь за других людей. Но вот подъедать собственные мозги большой ложкой — это про меня. Я хочу попросить, чтобы вы меня одёргивали. Пожалуйста. Мне нужно, чтобы кто-то делал мне пинки для того, чтобы в башке просветлялось.