— Вы не за мной.
— Нет.
— А почему?
— Я, конечно, вас подозреваю, но не думаю, что вы такой придурок, чтобы пронести в свой же кабинет оружие, — Воловски придирчиво окинула взглядом Вильяма. Он даже не знал, что сказать.
А вдруг как раз такой? Мысли о том, что именно он всё это творит, возвращались и становились более навязчивыми с каждым днём. На фоне постоянного странного состояния ему начинало казаться, что не так уж он себя и контролирует. Воловски с тяжёлым вздохом вышла из столовой, а Вильям так и остался сидеть, одолеваемый нехорошими мыслями. Кинув взгляд на часы, он скривился. В кабинет никому заходить нельзя, его документы будут переносить в другой, но раньше, чем закончат работу эксперты-криминалисты, он их не увидит. Значит, делать ему больше тут нечего, рабочий день почти закончился, а смены у него нет, как назло, ему перестали ставить ночные. То ли опасались за него, то ли подозрения всё же были. Кто знает.
Отпросившись у профессора, он ушёл к себе. Блокнот молчал, отказываясь выдавать ответ. Сидя на краю кровати, Вильям в сотый раз перечитывал свои заметки и чувствовал, как закипает. В нём просыпался монстр, он это чувствовал. Потому что раздражительность от всего скопа ужасных ощущений медленно, но верно перерастала в какие-то вспышки подавленной агрессии. У него такое уже было, и это было очень плохо. От бессилия, полной беспросветной беспомощности, невозможности победить свой же собственный организм, он тихо завыл сквозь зубы и с силой кинул блокнот в пол.
А ты, Вильям, уверен, что ты не убийца? Скажи, вспомни, где был ты, когда умирали пациенты? Ты был рядом, всегда, ты был подозрительно близко, ты был в первых рядах. Где ты был, когда мистер Бейкер умер? На дежурстве. Где гарантия, что ты не задушил его на обходе и не сгородил петлю для отвода глаз? И где гарантии, что это не ты утопил Мелису Мейсон, ты ведь умеешь задерживать дыхание очень надолго, научился. Где был ты в это время? Вильям почувствовал, что начинает тонуть в собственных мыслях, они стали разрывать голову. Где гарантия, что он не сошёл с ума и это не он творит все эти зверства? Он начал пытаться вспомнить, где же он был в момент убийства, он не помнил ничего. И то, что он видел во снах, было слишком страшно. Оно не обнадёживало, оно пугало. Может, это не сны, может, это воспоминания? Это он убийца? Может? Может. Схватившись за голову, он медленно зашёл в ванную и принялся умываться холодной водой. Ладно, может, и убийца. Принятие проблемы — первый шаг на пути к решению. Но какова цель? Даже у маньяков есть цель. А у тебя какая? Отражение смотрело на него мутными глазами и не отвечало. Но в проёме двери мелькнула тень, и Вильям резко обернулся, хватая бритву. В голове тут же стало ясно и пусто. Кто-то в комнате.
Проигрыватель тихонько мурлыкал голосом Меркьюри, ночники над кроватью горели тёплым светом. Всегда уютная и тёплая комната вдруг стала казаться опасной. Как будто стоит ему войти, и он труп. И тут в голову пришла очень важная мысль. Даже в самых патовых ситуациях его так не накрывало ещё никогда. Что же не так сейчас. Откинув бритву в раковину, он совершенно забыл о наваждении, быстро зашёл в комнату и схватил с прикроватной тумбочки пузырёк со своими таблетками. Их прописали в больнице ещё восемь лет назад, и ещё ни разу они не подводили. А он уверен, что это его таблетки? Что ему не подменили, как подкинули лишнюю Дитмару? Вильям знал прекрасно свои таблетки вдоль и поперёк, привык глотать не глядя. Покрутив в руках аккуратную белую шайбу, он раскрошил её в пальцах и попробовал на язык. Его были горькие, как самая отвратительная горечь, как ушная сера, до рвоты. Эта таблетка вкуса не имела. С секунду посмотрев на белые крошки в ладони, он едва успел закрыть рот, чтобы не расхохотаться. Вот как его взяли на крючок. Витаминки. Или отрава, из-за которой ему так плохо. Вывернув все таблетки в унитаз, он полез в свой чемодан. Он был человеком запасливым и всегда покупал этот препарат с запасом, чтобы хватало всегда и везде. Раскрошив одну, попробовав и плюнув от отвращения, он тихонько засыпал жменю в свою походную коробочку, которая и стояла на тумбочке. Одну он сразу выпил и плюхнулся на кровать. Вот сейчас он и проверит, что же здесь происходит.
В тишине странного леса слышно птиц. Дитмар напротив него, смотрит, улыбается. Они в низинке, в руках музыкальная шкатулка. Она тихонько играет мелодию. Красивую, призрачную. Зачем? Откуда она? В мелодии есть что-то… Знакомое до боли. Что же?
— Что за мелодия? Красиво.
— Это. Что это?
Дитмар пожал плечами и обернулся на кого-то, кто идёт к ним. Мужчина в костюме и с тростью.
— Идёшь с нами?
— А я могу не идти?
— Это твой сон, ты можешь остаться здесь, если хочешь. Я столько раз предлагал тебе выйти отсюда, а ты всё сопротивляешься.
— Но тогда кошмар не закончится, он оборвётся. Как и в жизни. Нужно его закончить, чтобы случился финал.
Мужчина пожимает плечами. Уходит. Дитмар стоит в нерешительности, не понимая, остаться ему или уйти. Он не будет держать, не будет. Это его кошмар, он в состоянии его пройти. Поднимает шкатулку, крутит ручку, чтобы музыка продолжалась. Идёт к огромному старому дому, ступая по красным листьям босыми ногами. Он пройдёт. Он знает, что делать. Сзади шуршат листья, кто-то хватает его за руку. Дитмар.
— Вы обещали мне помочь, доктор. Я не могу бросить… Вас.
— Спасибо.
Дитмар улыбается, обнимает. Показалось, или он поцеловал его в щёку? Или?
Сказать, что ему стало лучше — ничего не сказать. Вильям спал всю ночь как убитый, без кошмаров, без попыток подскочить посреди ночи. Утром он встал по будильнику, выпил адсорбента, чтобы убрать остатки тошноты. Голова ещё гудела, но, казалось, кто-то отлично так промыл мозги, отмыл и от той дряни, которая их облепила и не давала думать. Решив довершить лечебное действие своих таблеток, он выпил на завтрак кофе с сэндвичем в полупустой столовой и пошёл в кабинет. Он действительно чувствовал себя лучше, легко встал, привёл себя в порядок и пришёл раньше всех. Зайдя на лестничный пролёт он поморщился. На лестнице стоял ощутимый неприятный запах химии. Кто-то чем-то лестницу помыл? Или окна? Что-то ужасно едкое, неприятное. Оно ощутимо ело глаза. Опустив лицо, чтобы чихнуть, Вильям чуть не скатился с лестницы, одновременно пытаясь чихнуть, наклониться, подавить удивление и шагнуть. На ступеньке, деревянной, красивой, тёмной, было чётко видно след остроносой мужской туфли.
Этот след стал каким-то очень уж навязчивым. Такое ощущение, что убийца или оставляет его специально, или в определённые дни ходит другой дорогой, где влезает в глину каждый раз. Есть ли у них в приюте глина хоть где-то? Вроде у ворот что-то было… Он огляделся, чтобы понять, смотрит ли на него хоть кто-то, и приставил свою ногу рядом с отпечатком. Даже если сделать скидку на острый мысок, нога у человека примерно его размера, даже слегка меньше. Санитар отпадает, у него очень большая обувь, Вильям бы в ней утонул. Остаются Чед, Монтгомери, Смитт и проверяющие. И что ещё за двое проверяющих? Увидеть бы их хоть раз, понять, могли ли это быть они? Есть ли у них вообще доступ к ключам, к размагничивающему устройству. Если есть, то это очень плохо. У него и так пять претендентов на роль убийцы. Браться оценивать способность убить по внешнему виду он боялся, слишком легко ошибиться. Да и если в том, что у Монтгомери проблема с руками, он был уверен, то в руках остальных… Смит, наоборот, был здоров, проверяющие вообще были загадкой той ещё. Вильям аккуратно, стараясь не наступить на след, по стенке, принялся подниматься. След шёл наверх, но он как будто обрывался на лестничном пролёте перед их отделением. Убийца туда не зашёл. Вильям аккуратно провёл рукой по аккуратной лестнице на чердак. Она была тут же закреплена на стену. И рядом с ней обрывались следы. Отлично, чердак. Это то, что он ещё не смотрел. Но на люке наверх было видно висячий замок. Просто так туда не пройти, придётся как-то раздобыть ключ. Там наверняка будет что-то, что даст подсказку.