***
Карминно-красная роза ложится на серое надгробье. Годовщина их возвращения. И смерти Коры.
— Здравствуй, мама.
«Любовь — слабость, Реджина. Я предупреждала тебя».
В течение этого года Реджине не раз казалось, что кое в чем Кора была права. Может быть, отсутствие сердца и впрямь лучше, чем поселившаяся в нем боль? Особенно если боль обрушивается тогда, когда уже почти веришь в счастливый конец.
В мире без магии Злая Королева была призраком, черной тенью, не имеющей над Реджиной власти. Забыв за два года в том мире Злую Королеву, Реджина вспомнила себя.
До их возвращения этого было достаточно. В мире без магии Робин встал между ней и Злой Королевой.
В Зачарованном Лесу та встала между ними.
— Она изменилась, стала другой. Реджина больше не злодейка.
В Париже Робин произнес бы эти слова со спокойной силой. Здесь, в окружении шервудских разбойников, в его голосе она услышала ноты отчаяния.
Ему ответили сразу несколько голосов, но Реджина расслышала один, малыша Джона:
— Ты сможешь объяснить все это Роланду?
Звонкий щебет и шелест листвы с каждой секундой углубляли молчание Робина.
Тем вечером память о молчании Робина помогла Реджине найти нужные слова.
Реджина обошлась без Злой Королевы. Робин вновь, как в Париже, рванулся бы ее спасать.
Она не разняла скрещенных на груди рук, даже когда он сжал ее плечи. Выдержала его отчаянный взгляд, не сбивая сожалеющей улыбки.
— Дело не в тебе, Робин, и не в моем прошлом.
— Ты снова убегаешь, Реджина, — хрипло выговорил он.
— Больше нет. Там я убегала, чтобы разорвать то, что нас связывало, но здесь, — она пожала плечами, не сбрасывая его рук, — это ни к чему. Я смотрю на тебя и ничего не чувствую. Мне еще во многом в своей жизни нужно разобраться, но, — она отпускающим движением наклонила голову, — ты больше не ее часть.
Реджина восстанавливала замок — свой и Белоснежки. Вступила во временный альянс с Прекрасными (которые, похоже, склонны были считать союз вечным). Все это заполняло без остатка ее дни, а вечерами Реджина оставалась наедине с зеркалом, с выглядывающим из него фантомом — собранные над лбом волосы, растянутые в притворно сожалеющей усмешке кроваво-алые губы.
«Как это глупо», — цедила королева. — «Что, думаешь, поступила благородно, уберегла бедняжку Робина? Что ты выиграла, Реджина?»
«Ничего», — усмехалась Реджина. Впрочем, бедняжка Робин, для которого у нее так легко получилось найти убедительные слова, тоже в выигрыше не остался.
«И поделом ему», — с улыбкой подхватывала королева. — «Но ты снова одинока. Ну же», — полз вкрадчивый шепот, — «брось все это, давай заживем по-старому. Это легко».
Это легко, соглашалась Реджина, и шепот крепнул. Облечься в наряд Злой Королевы, позволить хмелю злобы вытеснить боль. Впустить тьму.
Некоторые битвы выигрываешь уже тем, что просто вступаешь в бой.
Где она натолкнулась на эту тошнотворную фразу? Прочла на гобелене в замке Прекрасных? Услышала от прыгучей совести Зачарованного Леса? Или эти слова обронил Голд?
Шепот слабел, смолкал, черты королевы растворялись в отражении Реджины. «Что же», — устало улыбалась она, — «возможно, битву удастся выиграть, но к вот «долго и счастливо» это не приведет».
Как не привело Голда с этой его Белль.
Истинная любовь. Как похоже было! Так же, как у них с Робином. А конец один. И еще неизвестно, между кем пропасть глубже — между Белль и Голдом, или Реджиной и Робином.
Реджина выдохнула с облегчением, когда Белль не смогла пересечь черту. Магия непредсказуема, неизвестно, какими еще сбоями мог обернуться шаг Белль, и тогда Париж окончательно стал бы ловушкой для них всех.
Зря волновалась. Может, Белль недостаточно сильно хотела этого? Или дело в Голде?
Или в этой истинной любви, которую так легко остановить магией, так несложно убить искусно подобранными фразами.
В истинной любви, которая ни на что не способна.
За спиной хрустнула ветка. Реджина обернулась и не сразу разглядела Робина: травяной камзол в сумерках сливался с зеленью перелеска.
Пока она не взглянула ему в лицо, Реджина думала, что сможет справиться с его появлением, с ним. С собой.
Увидев его глаза, поняла: он пришел не прощаться.
И Реджина больше не сможет ничего с этим сделать.
***
Строгая тишина сумрака, потревоженная ее появлением, сомкнулась за спиной. Нужно впустить сюда солнечные лучи. Белль взялась за штору, потянула; та не поддавалась, будто приколочена. Белль слабо дернула штору еще раз и, не выпуская из рук, уткнулась лицом в пыльный бархат.
Это с ней уже происходило, там, в другом мире. У Белль на мгновение повело голову, так отчетливо вспомнилось ей краткое, прерванное объятиями, падение.
Прямые солнечные лучи осветляли и оживляли темные глаза, смягчая черты. И ей даже показалось, что на его лице отразились растерянность и что-то вроде забавной и даже чуть трогательной неловкости.
Все могло случиться иначе, и тогда они действительно встретились бы в сказке.
— Я помню, что земли моего отца были окружены врагами. Может быть, если бы не это Проклятье, рано или поздно он позвал тебя, и мы познакомились.
— Я бы потребовал тебя в обмен на помощь.
— И я бы ушла с тобой. Навсегда.
Белль выпустила штору, выпрямилась, с силой провела ладонями по щекам, стирая слезы.
Она не двинулась с места, пока не почувствовала на губах улыбку. В этой безмолвной, тонущей в полумраке зале ей было бы нестерпимо одиноко, если бы Белль нечего было противопоставить уверенным словам Реджины: «В мир без магии попасть невозможно».
Но это не так.
Белль улыбнулась свободнее, легче. У нее — у них — есть истинная любовь, и любовь преодолевает все преграды.
Белль пересекала черту. Вновь и вновь, раз за разом, во сне.
Пересекала и, не заглядывая ему в глаза, тут же зарывалась лицом в мягкую, ворсистую, впитывающую слезы ткань.
Иногда ей кажется, что во сне она боится взглянуть на него оттого, что и во сне помнит: магия все равно не даст ей остаться. Сон оборвется. Все закончится.
А иногда ей кажется, что дело в другом. Белль боится, что, взглянув на него, поймет: он не так уж и рад ей…
Утро отгоняло ночные кошмары и сомнения.
Но это не единственный кошмар, который мучал Белль.
Она снова и снова открывала глаза в Зачарованном Лесу.
Вокруг суетились гномы, Дэвид размахивал руками, выкрикивая что-то, Реджина отдавала краткие распоряжения. Гулко, заглушая звуки, билось сердце, подкашивались ноги, расползался по венам холод.
Прислонясь к дереву, чтобы не осесть на землю, она безостановочно качала головой, точно убеждая себя, что больнее уже не будет. Но с каждой секундой нарастало отчаяние.
Она все еще видела его, помнила, и, если Реджина права, то воспоминания — все, что у нее осталось.
Ломается жесткая насмешливая линия губ, в глазах Голда непроницаемость сменяется растерянностью.
Белль легко читает в нем надежно и очень глубоко спрятанное сожаление.
Он в замешательстве бросает на нее взгляд, полный уже знакомой ей смеси сухого вызова и затаенной просьбы понять.
Глаза Румпельштильцхена кажутся еще темнее, столько в них годами копившейся боли.
Он проводит рукой по ее щеке, и в этом прикосновении столько смешанной с безнадежностью нежности, что на ее глазах выступают слезы.
Тогда, на лесной опушке, в первые часы Белль казалось, что она никогда не сможет вспомнить, как это — жить без него.
Сейчас, год спустя, Белль знает, что не ошиблась.
Но кроме воспоминаний, у нее есть надежда.
Белль с трудом распахнула окно — повеяло едва уловимым, выплывающим не то из воспоминаний, но то из легких вечерних сумерек ароматом.
Расцветали каштаны.
***
Долгое молчание прервала Эмма:
— И…Ты думаешь, способ существует?
— Чудеса случаются. Кто знает.
— Мы его еще увидим?
— Кто знает.