— Я знаю одного фанатика! Он пограничник и мог проходить через это село. Это капитан Рубенис.
Он посмотрел в окно. На улице сыпал густой снег.
12
Леся Тулина не поехала в Москву, куда по приказу Ставки Верховного Главнокомандующего передислоцировался еще в конце октября штаб генерала Шаблия. Она служила в разведке штаба 62-й армии, обороняющей Сталинград. Непосредственным начальником был майор Перекалов, служивший когда-то на заставе ее отца в пограничном отряде Шаблия. Майор старался держать Лесю при штабе как уже опытную радистку. Но девушка была не из тех, чтобы сидеть по эту сторону фронта, хотя в сталинградском аду в эти зимние дни сорок второго года было труднее, чем где-то. В тыл врага Лесю гнало чувство мести и желание сделать как можно больше для армии, для фронта.
Леся и ее боевая подруга Аленка, одетые в пальто с меховыми воротниками, в теплые платки, перешли ночью линию фронта. У Леси была новая портативная рация «Север».
Девчата выбрали место связи — руины какого-то завода. Леся была уверена: новая рация, которую хвалили в штабе, не подведет, на то она и новая. К тому же она специально предназначалась для работы во вражеском тылу.
Между разрушенными стенами, металлическими балками девушки раскинули антенну, и Леся стала работать на передачу. И как же удивилась, когда приняла от своих, что ее еле слышно, что придется повторить большую часть цифровых групп. И это надо отстучать пальцами на морозе в двадцать градусов, да еще при бешеном ветре с юго-востока! Леся нервничала, заледеневшие пальцы не слушались, даже когда Аленка растирала их шерстяным платком. Девушке казалось в эти минуты, что слышат ее плохо из-за того, что вокруг стреляют из пулеметов, минометов, что движению радиоволн мешают осветительные ракеты, которые немцы бросают в звездное небо, и даже шаги Аленки, скрип ее сапог…
И вдруг ей представилось: лютый мороз, где-то в заснеженном лесу, на поваленном дереве, сидит Андрей и выстукивает на своей рации чрезвычайно важную программу. Мороз жжет, пальцы скрючились, кажется, что кровь застывает в жилах. Радиопитание иссякает. Еще с полчаса работы — и все, конец: Андрей сможет лишь принимать, а не передавать, У радиста Стоколоса другого выхода нет: он просит, чтобы там, в штабе, где тепло и уютно, где не дует и не стреляют, на прием посадили оператора номер один, чтобы Леся, его верная любовь, уступила свое место другому, более опытному. Только теперь Леся поняла, как прав был Андрей: и тогда, когда при матери требовал замены, и тогда, когда в Ворошиловграде не стал извиняться за свое решение, которое так обидело ее. Она кусала губы от своего бессилия, стараясь выжать из «Севера» все, что можно.
— Прости меня, Андрей! Прости, — шептала она, — я виновата была тогда…
— Это, Леся, оттого, что мы не можем поднять и растянуть как следует антенну в этих развалинах, — сказала Аленка, стараясь как-то успокоить подругу. — Доберемся до своих и все расскажем!
— На черта же мне майор дал этот «Север»? Эту же рацию только испытывают. Вот так положила бы ее на кирпич и кирпичом сверху — бах! — сердилась Леся.
— Хоть что-нибудь приняли?
— Сказали, что да. Наверно, для того, чтобы я тут не нюнила.
— Раз сказали, значит, приняли, Леся. Идем.
Они прошли еще несколько километров мимо опустевших хуторов. Скрип от их сапог, казалось, летел к самым звездам, блестевшим в вышине. Вдруг откуда-то раздалась автоматная очередь. Девушки упали. Леся из предосторожности, а Аленке пуля ожгла ногу. Леся склонилась над подругой.
— В ногу, — сказала Аленка, поморщившись от боли.
— Вон недалеко какой-то сарай, — сказала Леся. — Берись за шею, пойдем, а то замерзнем.
Девчата добрались до сарая, который был без крыши, но со стенами и мог защитить от ветра. Под стеной куча соломы.
Леся отбросила вещевой мешок Аленки, чтобы не мешал, и стала бинтовать ногу подруге.
Вдруг в темноте что-то зашелестело. Леся выхватила пистолет. В этот миг кто-то тенью метнулся к вещевому мешку и, схватив его, бросился в соломенную кучу. Леся выстрелила наугад и услышала испуганный крик:
— Гитлер капут! Нихт шиссен! Не стреляйт!
Леся и Аленка переглянулись.
— Не стреляйт! Мы хочем хлеп. Бутер!
Леся достала фонарик и нацепила луч в уголок на солому. Там сидели два немецких солдата, обросшие, худющие. Они пытались разломить замерзшую буханку. Руки их дрожали, а буханка была как кирпич, никак не поддавалась. Солдаты стали жадно грызть хлеб с обеих концов. Даже свет фонарика не всполошил их.