— Да, — как бы подтвердила Надя и таинственно добавила: — А со мной живет Лосев. Пошел с моим двоюродным братом Терешкой кое-что выменять у людей. Уже четвертый день нету.
— Я все сказала от себя. А теперь, что велено было другими передать… Ивана Оленева будут немцы искать, потому что был он будто бы под Белой у тетки командира пограничников Шаблий, а она рассказала Оленеву, где спрятана драгоценная сабля. Тетку немцы убили. И теперь ищут пограничника… И еще велено передать, чтобы остерегались какого-то Перелетного.
— Только Ваня не имел дела ни с какой саблей. Там кто-то другой был… — сказала Надя, а сердце тревожно забилось.
Этим другим был ее двоюродный брат Терентий Живица. Он рассказывал ей и Оленеву о картинах и цветах, которые видел в той хате. Но о сабле ни слова. Наверно, такая уж это большая тайна. Может, кроме Терентия, знает и Иван. Что же сказать этой милой, измученной женщине?..
— Сомневаюсь я. Но как только Терешка и Иван придут, все скажу им, что от тебя услышала… А сейчас тебе надо поесть, Галя!
Возле хаты вдруг пророкотал и заглох мотор автомобиля. Надя насторожилась. Шум этого мотора она узнала и скривилась, будто от боли.
— Ты побледнела, Надя? — со страхом спросила Галя.
— Есть от чего. Это приехал один из охотников за пограничниками, что остались по эту сторону.
Она не ошиблась. Вошел Перелетный — раскрасневшийся, возбужденный и уже под хмелем.
— Так кто твой муж, Надежда батьковна? Артиллерист из сто семьдесят третьего гаубичного полка, кашевар или, может, как и брат твой, пограничник?
— Сколько можно об этом плести, господин цугфюрер? — притворно рассердилась Надежда.
— Где твой Лосев сейчас?
— А где вы пропадали столько времени? — Кокетливо спросила Надя.
— Выполнял весьма важное задание под Белой… — многозначительно ответил Перелетный.
— Пошел Иван, как и вот люди, менять, — буркнула Надя.
— Что менять-то? Что у вас есть, чтобы менять?.. Чего он все время исчезает куда-то? Что там у него за дела? — горохом из мешка посыпались вопросы.
— А что вы так со мной разговариваете? Придет — поговорите с ним сами! Ревнует он меня к вам, вот и идет из дому, — ответила Надя, отводя взгляд от Галины, и примирительно спросила: — Что нового в Киеве?
— Что там нового? Разгромили коммунистическое подполье. Кто бы подумал, доктор Миронович из нашего села — их связной! Схватили его на горячем… На явочной квартире у какого-то арсенальца!
Под Галиной закачался пол. «Неужели Мироновича застали в нашей хате? Но он ведь ушел, еще когда я была дома!» Она притворилась, будто закашлялась.
— Что, девица, поперхнулась хлебом? Не нужно так жадничать… Верно, из Киева?
— Из Киева, — кивнула головой и вышла в сени.
— Судьбинушка моя! Дай силы не выдать себя! — шептала Галина, открыв двери и подставляя лицо ветру.
Наконец отважилась зайти в хату, приготовившись к самому страшному.
— Головокружение, давно крошки не было во рту, — объяснила, садясь за стол.
— Просто напасть с этим подпольем. Уже второй раз накрыли. Не понимаю: что это им дает, кроме смерти? — вслух размышлял Перелетный.
Надя тем временем прислушивалась к какому-то разговору на улице. «Неужели Иван возвратился? Надо предупредить о Галине!»
Набросив платок, выскочила на улицу, кинулась целовать смущенного Ивана на глазах у шофера, который привез Перелетного.
— У нас Галина с «Арсенала», — шепнула между поцелуями. — Она тебя знает! И Вадим тут…
— Вот именно, — спокойно заметил Иван. — И когда уж его не будет в нашей хате?
— Может, в том, что он есть, и наше спасение, — прошептала Надя. — Веди себя, будто ты ее не знаешь.
— Только бы она сама не выдала себя.
Оленев первым вошел в хату, поздоровался с Вадимом.
— Наконец-то, господин Перелетный, вы пожаловали не один, а со своей медхен! Хороша она у вас!.. — начал Оленев и быстро обратился к Галине: — Будем знакомы — Лосев Иван, бывший кашевар сто семьдесят третьего гаубичного полка.
— Я с дороги, — ответила Галина, поднявшись. — Пришла разжиться продуктами. Ребенок маленький.
— А я думал… Угу! — промолвил задумчиво Оленев, подмигивая Галине. — А я думал, вы с господином Перелетным. Это уже хуже, значит, господину, как и раньше, нравится моя Надежда. Другого выхода нет для меня, как оставить этот дом.