Его отношение к натурализму было саркастическим — наиболее ярким проявлением литературной полемики становятся пародийная дилогия К. Каштелу Бранку «Эузебиу Макариу» и «Шайка» (1879—1880), где «все изображено с карикатурным избытком подробностей — от живописного перечисления способов охоты до детального описания мебели и деталей одежды»,[24] а также некоторые замечания в новеллах «Ландимский слепец» и «Побочный сын» (1876), прямо направленные против одного из лидеров «поколения 1870-х годов» Ж. М. Эсы де Кейроша. Единственный роман К. Каштелу Бранку, в котором натуралистический метод служит для раскрытия психологического своеобразия героев, а не для создания литературной и моральной сатиры, — это «Жена бразильца Празинша».
Тем не менее в его писательской карьере можно выделить четыре периода, характеризующихся если не однородностью, то, по крайней мере, существованием определенной литературной и эстетической доминанты. В первом периоде (1845—1850) «его проза представляет собой краткие очерки, в большинстве случаев мелодраматического характера и всегда лишенные признаков творческой зрелости…; наибольших успехов в этот период он добивается в драматургии и в поэзии».[25] Во втором периоде (1850—1859/60) прозаическое творчество К. Каштелу Бранку развивается под знаком «неистового романтизма», хотя на этом этапе им и созданы такие произведения, как романы «Анафема» и «Где скрыто счастье?», значительно различающиеся по своим композиционным, стилистическим и идейным особенностям.
Третий период (1861—1875/77), к которому относится и роман «Падший ангел», также характеризуется следованием канонам романтической художественной системы. В эти годы преобладающим типом произведений К. Каштелу Бранку становится так называемая «повесть о страсти» (novela passional), но для его творчества третьего периода характерны более пристальное внимание к психологической убедительности создаваемых образов и более тщательная работа над стилем. Наконец, четвертый период (1875/77—1890) — это время своеобразной «художественной рефлексии», в которой сочетаются критическая переоценка стереотипов романтизма и отрицательное отношение к зарождающемуся в португальской литературе натурализму.
Исходя из личной корреспонденции К. Каштелу Бранку, можно предположить, что работа над «Падшим ангелом» была начата в марте 1865 г. С 30 апреля по 12 сентября 1865 г. роман печатался выпусками в «Торговой газете» (Jornal do Comércio) в Порту, а первое отдельное издание увидело свет в конце декабря того же года.[26] Этот период хронологически совпадает с началом «Коимбрского спора» (Questão Coimbra) — литературной дискуссии между романтиками второго поколения и сторонниками философии позитивизма, которые позднее приобрели известность как «поколение 1870-х годов». Интересно отметить, что один из первых хвалебных отзывов на «Падшего ангела», датируемый началом января 1866 г., принадлежит перу Антониу Фелисиану де Каштилью (1800—1875), признанного главы романтического направления в португальской литературе второй трети XIX в. и личного друга К. Каштелу Бранку.[27] В «Коимбрском споре» автор «Падшего ангела» выступил как единомышленник А. Ф. Каштилью, но дружеские отношения между двумя писателями не мешали постепенно усиливающемуся критическому отношению К. Каштелу Бранку к романтическим стереотипам, которое несколько ранее нашло отражение в сборнике «Двадцать часов в паланкине».
Присущие его творческой манере архаизация лексики и усложненная синтаксическая структура предложения становятся более обоснованными самим характером повествования. Лексические и морфологические аспекты литературной нормы сложились в португальском языке относительно рано — уже к концу XVI в.; вместе с тем упрощение фонетической системы, начавшееся в XVII в., относительно слабо затронуло северные говоры.[28] В частности, такая архаизация фонетического строя языка в большой степени характерна для сборников «Двадцать часов в паланкине» и «Новеллы о провинции Минью». В свою очередь в «Падшем ангеле» преобладает лексическая архаизация. Данная тенденция может быть объяснена стремлением реконструировать языковую среду, в которой существует протагонист романа, и усилить эффект «читательского присутствия» с помощью стилистических средств. Этой же цели в романе служит и большое количество заимствований из латинского языка в речи героев, причем К. Каштелу Бранку приводит жизненно-убедительную мотивировку — образование, полученное в католической духовной семинарии Калишту Элоем и его собеседником, аббатом Эштевайнша. Большое значение в разработке данного стилистического приема автор придает этимологической игре — например, такие историко-политические реалии, как «горбун» (синоним «легитимиста», гл. VII) и «пятнистый» (синоним «либерала», гл. XXXIV) находят неожиданное подтверждение в описании гардероба главного героя. Тем самым «книжное» в романе оказывается во взаимодействии с «бытовым», и это взаимодействие рождает иронический эффект, характерный уже для немецкого романтизма первой четверти XIX в.,[29] но в португальской романтической литературе появляющийся лишь в творчестве К. Каштелу Бранку.