Томазия проводила все ночи напролет у колыбели сына. Она прижималась к нему, словно ребенок приносил ей облегчение и защиту от ужаса, заставлявшего ее трепетать в этой комнате. Отсюда до нее в последний раз донесся огорченный голос отца, звавшего ее. Приказчик аптеки, который спал внизу, напрягая слух, внимал ее рыданиям. Он с ногами вставал на кровать и прижимался ухом к стене, отражавшей звуки, которые доносились сверху.
Это любопытство не давало заснуть Дионизиу Жозе Браге.
То был человек лет тридцати-тридцати четырех. Когда-то он работал в аптеке при больнице в Браге и прошел курс фармакологии в Порту. Он знал свое ремесло во всех подробностях и как раз изобретал пилюли против неизлечимых болезней, когда его уволили из больницы Святого Марка за то, что он сбил с пути дочь одной сиделки — девушку строгих правил (таковы все девушки, пока они не приобретают нестрогие правила). Он поступил помощником аптекаря к Жануариу, который жил в Порту на улице Шан и который его уволил за то, что Дионизиу своими письмами соблазнил куму и сотрапезницу хозяина. Тогда он перешел в аптеку Эузебиу на улице Седофейта и вынужден был также ее покинуть по причинам эротического свойства. Он был слаб, но его порок не был порожден ни властью темперамента, ни материализмом безверия. Напротив, фармацевт был весьма одухотворен, и все женщины для него были подобны звездам, сияющим на небосводе. Он предавался внутренним мистическим беседам с ними, избрав своей посредницей Луну. У него были весьма эксцентричные идеи, а в тополевых аллеях Лапы и Фонтаиньяша глухой ночью ему являлись белоснежные видения, наподобие Белой Дамы Вальтера Скотта.{348} До определенного времени аптекарь, хотя и был некрасив, оставался ангелом. Но затем он пал, став обычным человеком. По-видимому, женщины, в которых он был влюблен и которые почти все были воспитаны на простоте кухонного обихода, обошлись с его крыльями ангела так же, как они обходились с крыльями уток. И Дионизиу превратился в платоновского человека — в «животное без перьев, которое смеется».{349}
Что касается смеха, то он смеялся не всегда. На его долю выпали серьезные невзгоды. Возлюбленные и кредиторы преследовали его. Аптеки одна за другой закрывали перед ним свои двери, обрывая его научную карьеру и препятствуя славе многочисленных пилюль, изобретенных им. Ледяная рука нищеты насильно усадила его в доме отца, мелкого землевладельца в Вилар-де-Фрадеше, перед спартанской черной похлебкой, которую в Минью называют «зеленой».{350} Но даже там он оставался чувствителен к тихим и благоуханным ночам, к шепоту ручьев и ко всем тем вызовам, которые бросала ему пышно цветущая майская природа. Эта пантеистическая любовь{351} вовлекала в свою орбиту всякое существо в кринолине со стальными пружинами или в холщовой юбке с ярко-красной каймой. Соседские девушки приходили к нему за медицинскими советами, а он, налаживая им желудок, расстраивал работу их сердец. За такое счастье приходится дорого платить. Дионизиу Жозе Брага бывал бит. Сеньор Герра Жункейру покончил с последним Дон Жуаном своей поэмой, а крестьяне из Вилар-де-Фрадеша решили воздействовать на Дионизиу Жозе Брагу посредством толстых кольев. Для Дон Жуанов такой метод гораздо пагубнее.
В этих стесненных обстоятельствах благосклонная судьба предстала перед ним в виде аптеки Макариу Афонсу. Он набрался решимости задушить идеал, обративший его существование в ад, и вздернуть его на своем сломанном ребре.
Два с половиной года образцового поведения, казалось, укрепили эту радикальную перемену. Сам Архангел Михаил не был бы более суров с посетительницами аптеки. Можно было бы даже сказать, что вместе с горчичными зернами Дионизиу толок в ступке и фибры собственного сердца. Ни смешка, ни щипка за мягкие части! Он часто сидел на табуретке, которую ставил на дороге перед аптекой, и читал «Общую фармакопею» доктора Агоштинью Албану,{352} делая пометки карандашом. Если какая-нибудь девушка, проходя мимо, здоровалась с ним, Дионизиу отвечал, не поднимая глаз от книги, подобно блаженному Пахомию,{353} размышляющему о Св. Евангелиях. Но даже так ему не удалось завоевать одобрение женского пола, в глазах которого сам Дионизиу пола не имел.
— Вот тупица! — говорила Роза ду Крузейру.
— На всех смотрит искоса, бирюк! — ярилась Жозефа да Фонте.