Новый аптекарь оказался бестолковым молокососом. Имея много свободного времени, он мастерил клетки для сверчков и мышеловки, не научившись ловить в силки деньги. Выручки не хватало даже на то, чтобы заплатить ему жалованье.
Аббат посоветовал Томазии сдать в аренду аптеку и дом и перебраться в Педрасу. Объявления об этом были напечатаны в газетах Порту. Дионизиу от души хохотал в аптеке в Понте-де-Пе, когда читал объявление о совершившейся сделке, и говорил, что не хотел бы перевозить сокровища своей бывшей хозяйки даже по себестоимости. Он уверял, что лекарства в аптеке в Ажилде старше французского нашествия.{363} Вероятно, он не слишком ошибался.
Аббат уже знал, что на него клеветали, марая из-за него имя несчастной женщины. Он хотел помочь ей, но деликатно и осторожно. Однако ему не приходило на ум, как именно выпутаться из этого затруднения.
Однажды Томазия разрешила его сама. Она отправилась в городок Арку, где жил ее родственник, сняла там маленький домик и открыла школу для девочек. Когда ее кум узнал об этом, она уже устроилась на новом месте, и к ней ходили шесть учениц. Аббат с увлажненными от слез глазами сказал, что она обладает редкой душой, что ее добродетели таковы, что даже проявленная слабость выглядит ее похвальным деянием, ибо падение повлекло за собой благородные поступки. Чтобы облегчить жизнь Томазии, аббат сумел добиться для ее школы официального положения.
Дочь Макариу великолепно вышивала, красиво и грамотно писала, знала историю из учебников Вашку и из романов. Она с рвением предалась преподаванию и сумела достичь наивысшего блага в устроенной и спокойной жизни. В Арку ее ценили, принимали в домах и щедро одаривали. Пятно было стерто. Казалось, что Алвару, этот маленький ангел, молил о снисхождении к матери. Клевета, пущенная Дионизиу, исчезла во тьме, уготованной истинным подлостям. Аббат с сестрой часто посещали мать своего крестника и забирали ее в Педрасу на праздники.
В это время Вашку Перейра Маррамаке вместе с женой и дочерью-первенцем, которой исполнилось лишь несколько месяцев, посетил свои поместья в Минью. В Ажилде он узнал, что Томазия закрыла аптеку и, повинуясь силе обстоятельств, открыла школу в Арку. Вашку испытал огорчение и на него напали печальные воспоминания. Он припомнил невинную радость этой девушки, доброго Макариу Афонсу, который принимал его в своем доме и позволял дочери дарить своему гостю редкостные цветы. Он вспомнил о нежной и самоотверженной любви Томазии, о радости, с которой она говорила об их сыне, о том, как старик, удалившись в добровольное изгнание, умер вдалеке от дочери и от своего ложа. Он вспомнил о бескорыстии этой женщины, не имевшей ни защитника, ни материального благополучия. Когда все эти образы посетили его в доме, где некогда жила Томазия, они, хотя и не слишком огорчили его, но вызвали чувство неловкости. Несмотря на то что его отношения с аббатом были прерваны, Вашку не счел ниже своего достоинства написать ему, чтобы тот убедил Томазию принять от фидалгу ежемесячное содержание, достаточное, чтобы обеспечить ее независимость. Сделав это, он остался вполне довольным собой, словно говоря: «Я всегда останусь одним из Маррамаке! Если я дам девушке несколько монет, то не понесу убытка, зато сохраню честь имени!» Принадлежность к знатному роду обладает этим положительным свойством — если ни к чему не обязывает совесть, то обязывает имя. Хуже, когда нет ни имени, ни совести.
Аббат ответил в нескольких словах: «Томазия ни от кого не зависима».
Случайно Вашку встретил своего кузена Абреу де Сан-Жен и разговорился с ним о женщинах, над которыми когда-то в юности они оба одерживали победы.
— Помнишь аптекарскую дочку? — спросил его бакалавр из Рефожуша. — Теперь она стала аббатисой.
— Аббатисой?
— Да. Из аптеки она переехала в церковь, и ее судьба лучше, чем у многих людей, которые из аптеки отправляются в могилу.
— Я тебя не понимаю, — перебил его хозяин Ажилде.
— «Сударь, это не моя вина», — как говаривал Буало{364} тем, кто не понимал его. Разве ты не знаешь, что Томазия учит девочек, а сама она — девочка аббата Педрасы?