Виконтесса, достигнув сорокалетнего возраста, замкнулась в себе и героически продавала свои драгоценности, чтобы оплачивать неведомые ей долги мужа. Двое сыновей виконта, Эйтор и Руй, были распутными и нечистыми на руку гардемаринами. Младшего сына приняли на казенный счет в кадетский корпус. Были еще три дочери. Старшую из них звали Мария да Пьедаде, и, когда она достигла шестнадцати лет, виконт принял решение переселиться в одну из усадеб в окрестностях Браги. И они выехали в путь.
Дона Леонор де Машкареньяш задрожала от ужаса, когда посреди обнаженной дубовой рощи, под порывами ледяного ветра, она увидела ноябрьским вечером руину, к которой нес ее поток бедности. Перед ней предстал дом с пятнадцатью окнами в ряд, с балконами, красными ставнями, деревянными подоконниками и рамами, покоробленными от солнца и сгнившими от дождя. Над крышей вздымало свои зубцы нечто, напоминающее сторожевую башню, прорезанное двумя окнами без ставен, но заткнутыми снопами просяной соломы, которые издали походили на двух людей, повернувшихся ничком и пытающихся выброситься из башни. Калитка в дубовых воротах была открыта. Ветер рвал ее с косяка, вызывая размеренный и резкий скрип. По обширному внутреннему двору метались две перепуганные и разозленные козы, которые время от времени застывали на месте, косясь на пришлецов и выдыхая пар из ноздрей. Через неструганую калитку из сада как раз выходил управляющий, тащивший сено. Увидев хозяев, он бросил сноп на телегу, которая стояла с задранными вверх оглоблями, снял берет, почесал в затылке и произнес:
— Вот так новости у нас!
Виконт, не желая изменять своим беспорядочным привычкам, не предупредил управляющего и не поинтересовался, цел ли еще дом.
Семья вошла в переднюю. Это было подобно тому, как если бы кто-нибудь вступил в ледяную хижину, сложенную в отрогах Маранских гор.{375} Холод пронизывал до самого сердца. Все три дочери в ужасе глядели на мать и кутали лица в капюшоны плащей. Ветер завывал в дырах стен, скрытых обивкой. Две огромные крысы, опустив морды, торопливо бежали через обширный зал, напоминая двух гуляк из хороших семей, которые провели ночь в разгуле и пришли в себя уже белым днем. Леонор села на скамью со спинкой, украшенной родовым гербом, и даже не смогла заплакать. Муж, избегая смотреть на нее, ушел во внутренние покои вслед за управляющим, который отворял ставни.
Вскоре приехали несколько телег, нагруженные сундуками и мебелью. Вместе с ними появились слуги, которые так оценили сеньориальные владения виконта:
— Ну и чертов дом! Тут, небось, волки водятся!
Дворецкий говорил, что он — не убийца и не заслуживает подобной ссылки. Кухарка, войдя в первую же комнату, воскликнула:
— Да неужто это называется кухней!
Этот перелом преодолевался понемногу и с трудом. Часть дома была отремонтирована и с комфортом меблирована. В одной из зал сохранился старинный камин с бронзовыми колоннами, которые выписал из Италии архиепископ Браги дон Жозе де Менезеш.{376} Виконтесса с дочерьми провела у этого камина четыре месяца, плача горькими слезами от дыма, разъедавшего им глаза. Виконт дни напролет проводил, не вставая с постели, читал оппозиционные газеты и курил сигары по винтену{377} за штуку, — отвага широкой души с его стороны. Через полгода у него поседели усы, сморщились веки и обвисли лицевые мускулы.
Мария да Пьедаде, его обожаемая дочь, ласкалась к нему и, сложив руки, умоляла хранить терпение. Она вообразила, что отец стареет и чахнет в уединении своей спальни, и стала просить его позволить ей купить на деньги, вырученные от продажи ее немногих драгоценностей, лошадь, чтобы отец мог ездить на прогулки.
— На что мне эти браслеты и броши, которые подарила мне крестная Лаврадиу? — говорила она. — Продайте их, папенька, и купите коня. Вы ведь купите мне новые украшения, когда снова разбогатеете, да?