И столько неверия было в его голосе, что я обиделась.
— Можно подумать, высшая нечисть обязательно должна быть большой, свирепой и опасной, — проворчала я, стряхнув с чёрного носика прилипшую иголочку.
— Должна, — в один голос подтвердили кадеты.
Мои уши поникли:
— Вы глупые, да? Вам про нечисть ничего не рассказывали, что ли? Или вы на занятия не ходили?
Парни молчали, утверждая меня в том, что предположения мои верны. И глупые они, и занятия прогуливали.
— Высшая нечисть — нечисть, которая в ходе взросления не утратила, а напротив, развила дарованные при рождении зачатки интеллекта. Как правило, конечно, это хищники, так как жизнь у них весёлая и интересная, способствующая развитию, но такие как я тоже способны пробиться.
Кадеты молчали, а я не смогла не похвастаться:
— Я, между прочим, в шесть лет разговаривать научилась.
— Дарис, — проговорил задумчиво перекачанный, — скоро ведь посвящение. Нам нужно будет поймать и приручить высшую нечисть…
— Только не говори, что ты хочешь взять себе это, — с ужасом посмотрел на меня бледненький.
— Не себе. Думаю, Илистар будет рад такому подарочку.
— Он нас убьет, — прошептал самый умный из этой парочки.
— Это если узнает, а он не узнает. Потому что никто ему не расскажет.
Я только злорадненько фыркнула. Наивный идиот. Что бы они не задумали, я планировала все рассказать этому таинственному Илистару. Он мне нравился уже просто потому, что не нравился этим безмозглым охотникам на нечисть.
Рассказать, а потом, если понадобится, ещё и помочь спрятать трупы.
— А она? — на меня выразительно кивнули.
— И она никому не расскажет.
Я радостно закивала в ответ, готовая поддержать перекачанного в его заблуждении.
— Она принесёт клятву.
Кивать перестала, головой тряхнула, прочищая уши, потому что мне, кажется, послышалось:
— Клятву?
— Да, мелкая, ты поклянешься не сообщать Илистару кто, при каких условиях и каким образом привязал тебя к нему.
— А если я откажусь? — перекачанный оказался не безнадежен, и это меня очень опечалило. Не все лекции, видимо, проспал.
— Тогда подарю тебя Ульне. Может, она меня и благодаря твоей шкуре простит.
Тихий утробный рык вырвался из горла помимо воли.
— Так что ты выбираешь? — спросил он с таким видом, словно у меня был какой-то выбор.
— Хорошо, я дам клятву.
Этот день можно было смело называть самым ужасным днём в моей жизни. Что я с удовольствием и сделала.
***
Илистар лежал как неживой в палатке врачевателей, отсыпаясь после истощения резерва. Практическая работа в полевых условиях оказалась сложнее, чем он думал, а первокурсники, которых дали в нагрузку, тупее, чем опасался.
И, когда, проснувшись утром с головной болью и лёгкой слабостью, обнаружил мирно спящую меня на своей груди, почему-то не обрадовался.
Меня медленно подняли в воздух за лапу. За ту же самую лапу, за которую вчера весь вечер таскал перекачанный, а потом ещё и на землю швырнул, после того как необходимую клятву получил и к спящему привязал.
Вязали два идиота, и привязка получилась крепкая, железобетонная, я бы даже сказала нерушимая, что меня очень расстроило. Расшатать её и вырвать с корнем, желательно из энергетического источника хозяина, не представлялось возможным.
Вдоволь нагоревавшись, я уснула под утро и была разбужена таким варварским способом.
Градус моей симпатии к Илистару ощутимо понизился.
— Хххазяин, будь лапушкой, положь на место и дай ещё пару часиков поспать, агасеньки?
— Ты кто такая? — удивляться и орать о том, что я говорящая и вообще высшая нечисть нестандартных размеров, он не стал.
— Нечисть. Вчера ещё была бесхозная, а теперь твоя. Так что люби меня, хозяин, оберегай и корми, — призадумавшись на секундочку, я пришла к выводу, что любить меня особо и не нужно, оберегать я себя и сама могу, десять лет как-то оберегалась же, а потому с придыханием велела, — корми побольше.
— Что? — он медленно повернул голову, глядя на свою левую руку. На запястье отчётливо виднелась высветленная, словно выжженная полоска кожи, браслетом обвивающая руку.
— У меня, если тебе вдруг интересно, такая же, — доверчиво протянув ему левую лапку, заговорщически прошептала, — только под мехом не видно.
На признание моё он никак не отреагировал, продолжая тупо пялиться на прямое свидетельство связи с подчиненной нечистью. И эта его заторможенность наталкивала на определённые мысли:
— Хазяин, а ты под чем-то, да? Тебя насильно накачали? Или ты сам накачался? Ты имей в виду, я с тобой теперь и в горе и в радости, — от слов моих его ощутимо передернуло, — мне бы только знать, у нас сейчас горе, или я могу не волноваться?