Орест: Потому и просится, что лишилась.
Хрисофемида (не обращая на них внимания): Сейчас я попробую угадать! Мне, я думаю, достанутся серьги, золотые с каменьями, отец ведь знает, что сапфиры особенно подходят к моим голубым глазам… Электре браслет, а маме ожерелье. А что Орест получит? Перстень?
Орест: Не хочу я никакого перстня! Я не девочка! Отец сказал, что припас для меня другой подарок, кинжал с резной рукояткой. Вечером получу, после того, как он уладит все дела.
Хрисофемида: Какие дела?
Орест: Не знаю.
Электра: Отец собирается убить Эгисфа.
Хрисофемида: О боги! За что? Эгисф был так мил с нами. И с матерью.
Электра: Вот именно за это.
Орест: А как убивают человека? Ножом, как поросенка, или из лука, как вепря?
Хрисофемида: Орест! Какие ужасные ты говоришь вещи. Отец вовсе не собирается никого убивать. Он не жестокий, он добрый и великодушный.
Входят Менетий и Эгисф.
Менетий: Привет, молодые люди. А где отец?
Хрисофемида: Отдыхает. Он очень устал от войны.
Менетий(Эгисфу): Сейчас доложу, что ты пришел. Подожди здесь. (уходит)
Эгисф: Откуда у вас эти украшения?
Хрисофемида: Принесла рабыня-троянка.
Эгисф: А вы уверены, что вам разрешено ими играть?
Дети быстро убирают драгоценности в ларец.
Орест: Мы тут спорили, убьет тебя отец или нет.
Хрисофемида: Орест!
Эгисф: И к чему пришли?
Орест: Ни к чему. Мнения разделились.
Эгисф: Это, дети мои, и есть греческая демократия.
Входят Агамемнон и Менетий.
Агамемнон: Дети, я думаю, во дворе вам будет веселее.
Хрисофемида, Электра и Орест уходят.
Агамемнон: А ты, Менетий, выйди и подожди за дверью. Позову, когда понадобишься.
Менетий выходит.
Эгисф: С возвращением тебя, Агамемнон.
Агамемнон: Здравствуй, братец! Нелегко же тебя разыскать.
Эгисф: Не там искали, наверно. Я сидел с приятелями в харчевне. Тут, недалеко. Прибытие ваше обсуждали.
Агамемнон: Симпозиум, что ли, устроили?
Эгисф: Да просто чесали языком. Долго вы все же копались. Трофеи, надеюсь, приличные привезли? Хватит доблестным воинам на старость?
Агамемнон: Не златом единым жив человек. Семейный уют, любовь близких и счастье детей важнее побрякушек. А как вы тут без меня время коротали?
Эгисф: Так себе.
Агамемнон: Тебе-то, может, и так, а мне каково? Думал, вот приеду, найду Эгисфа в постели у своей жены, обниму обоих и обратно на войну — привык настолько, что иной жизни не мыслю. А приехал — и на тебе, все шиворот-навыворот, жена меня, как бога, встречает, всю дорогу пурпурными покрывалами выстлала, а любовничек в харчевне затаился. Чего, спрашивается, боитесь?
Эгисф: Во-первых, не затаился, а жажду утолял. А во-вторых, не любовничек.
Агамемнон: Кто же?
Эгисф: Опора.
Агамемнон: Опора? Чтобы усесться поудобнее? На коня вскочить? Или чтобы с кровати не свалиться, когда три тысячи зверей там схватились, визжат, кричат, кусаются да царапаются?
Эгисф: Не ревнуй, Агамемнон. Не ты ли отобрал у Ахилла Брисеиду, что послужило в итоге причиной гибели Патрокла, воителя, полного всяческих достоинств, кроме разве что одного — умения трезво оценивать свои силы, без чего он чуточку зарвался, вступив в заранее проигранный бой с Гектором… Так мне, во всяком случае, рассказали сегодня утром в харчевне.
Агамемнон: Ты сравниваешь короткие любовные утехи воина с откровенным наглым сожительством?
Эгисф: Упрек не по адресу, мы всячески соблюдали пристойность, ни дети, ни кто-либо другой меня в твоей спальне не видел.
Агамемнон: А на моем месте за обеденным столом?
Эгисф: Ну Агамемнон, сам подумай, можно ли в течение многих лет жить в одном доме и вкушать яства в разных углах.
Агамемнон: Вот именно, яства. Мы в стане нашем под Троей о чечевичной похлебке мечтали. Не разумеет гражданское лицо ратника.