Ворочаясь от собственных мыслей и боли, крутившей конечность, словно стремясь её вырвать, Виро тяжело вздыхал и кряхтел. Жизнь никогда ещё не казалась такой беспросветной.
Так прошла неделя. Нога не проходила, высасывая силы, пока Виро наконец не понял, что не может подняться. И снова пришлось пить вонючие отвары. Удерживать жидкость в себе становилось всё труднее. Как только по дому разносился запах знакомых снадобий, Виро начинало мутить, и он надеялся, что сумеет забыться приступом лихорадки скорее, чем Шиторо явится к нему в спальню.
Сон — скудный и беспокойный — не приносил желаемого облегчения. Кошмары набрасывались, стоило сомкнуть глаза, крутясь бесконечными образами страшных уродов.
Виро очнулся, вынырнув из очередного омута. В комнате возникла знакомая тень — это был Хюрем.
По ночам он уходил, и папа не знал об этом. Ни разу никому не удалось его поймать, а Виро… Виро не отваживался сказать против него ни слова. Куда мог деваться Хюрем, для него не было тайной — не раз альфий запах запретного удовольствия цеплялся за одежду и тело ненавистного омеги.
Хюрем бесшумно возился в противоположном углу комнаты, когда Виро произнёс:
— Завтра я расскажу папе о твоих отлучках, — горло пересохло, но омега продолжил: — И о том, куда ты исчезаешь.
Тень, колыхавшаяся паутиной, замерла, прислушиваясь. Других слов не последовало — Виро сказал всё, что хотел, и умолк, ожидая реакции — и та последовала. Чёрное вытянутое пятно заскользило по комнате, но так медленно, что ослабший Виро не сразу уловил движение. Только когда оно увеличилось на треть, омега ощутил страх, прошивший внутренности: Хюрем приближался, заставляя Виро скорчиться на собственном, по детски узком ложе в ожидании расправы.
Хюрем замер над постелью, заставив Виро задержать дыхание. Огромный и чёрный, словно сама пустота — бездна, явившаяся за Виро, Хюрем возвышался над чуть не скулившим от испуга омегой. Он молчал, продолжая стоять и смотреть, пока тишина не стала нестерпимой. Виро казалось, что боль приносит каждый миг, в который он успевал раз за разом представить, как Хюрем хищной тварью бросается на него, чтобы перегрызть глотку. Но момент разбился на вечность, и каждый ее осколок прокручивал миг прыжка снова и снова. И снова.
Виро не выдержал.
— Я всё равно скажу, — ноющим от напряжения голосом протянул омега. — Тебе меня не запугать!
Это была ложь. Страх, испытываемый к Хюрему, давно поселился в душе, и сейчас Виро едва удерживал себя на месте, чтобы не грохнуться с кровати и не попытаться уползти червём. Куда угодно, лишь бы подальше от Хюрема.
Тень всколыхнулась едва заметно, и Виро с ужасом ощутил руку на своей ноге. Она была холодной, и это было бы приятно, ведь сухая ледяная ладонь легла прямо на больное колено. Было бы приятно, если бы рука не принадлежала Хюрему.
Виро застыл.
— Ты знаешь, какой бывает боль? — прошипел змеиный голос в самое ухо.
Виро знал. Он, как никто другой знал, какой бывает боль. Кому бы, как ни ему, знать об этом: столько раз она сводила его с ума, и вот уже несколько лет она его постоянная спутница. Впившись однажды своими острыми зазубренными щупальцами, она уже никогда его не покидала, и Виро знал, что спасения от неё нет. Они будут жить вместе столько, сколько отведено Виро. Половину этого времени отберёт она, иначе и быть не могло.
Пальцы Хюрема сжались и Виро задохнулся. Хотел закричать, позвать на помощь папу, но его рот закрыли, вдавив голову в подушку.
— Возможно, — послышалось шипение и Виро притих, пока сердце его колотилось, как сумасшедшее, — ты уже кое-что понял, но поверь, у боли есть бесчисленное множество оттенков, с которыми я могу познакомить тебя при желании.
Влага скользнула вдоль щёк омеги, но он этого не заметил, поглощённый обещанием Хюрема.
— И чтобы ты знал о том, с каким знатоком имеешь дело, сегодня я покажу тебе одну из её красочных сторон.
Не успев опомниться, Виро почувствовал сразу несколько вещей. Рука плотнее вжалась в рот, парализуя. Виро вскинул было руки, желая оттолкнуть от себя Хюрема, но пальцы на голени впились в мясо, словно кожи и не было, дёрнули нещадно. Кости хрустнули. В голове взорвался огонь, разом охвативший тело и толкнувший в агонию. Виро сгорал от невыносимой боли, как тогда, когда упал с обрыва.