Лёгкие наполнялись воздухом до самой глубины, сердце колотилось, как ненормальное, глаза бегали, не задерживаясь ни на чём вокруг. Так же бешено метались мысли. Виро не понимал, что происходит.
Почему он больше не хромает?
Не в состоянии удерживать себя на месте, омега ходил дотемна, пока, забеспокоившись, в поисках Виро не вышли домовые. Он тщательно следил за тем, заметили ли перемену остальные, пока он пересекал двор и дом, направляясь в спальню, но люди, погруженные в собственные заботы, мало что замечали вокруг.
Ничего не заметил и папа. Последнее время выражение тяжёлых дум не сходило с лица родителя. Он был не рад скорой свадьбе и потому сильно переживал.
Виро вошёл в спальню и встал рядом с лежанкой Хюрема. Тот тихо и размеренно дышал. Омега знал, стоит только позвать и он раскроет глаза. Но что он у него спросит? Как или почему он больше не хромал? Была ли причина в занятиях, или в том, что он так долго пролежал с деревяшками, изведя тело чуть не до пролежней? Нет, главный вопрос был совсем не этот. Неважно, что именно явилось причиной чудесного исцеления, если каждая из них была так или иначе связана с Хюремом.
Это Хюрем сломал ему ногу, когда Виро пригрозил рассказать папе о ночных отлучках. Это он привязал его ногу и долгое время запрещал подниматься, а после разминал плоть и заставлял ходить. Заставлял двигаться прямо, пока не научил ходить заново.
Всё это сделал Хюрем.
Главный вопрос состоял в том, зачем ему это понадобилось?
Виро простоял над омегой так долго, что тот должен был почувствовать пристальный взгляд, направленный в его сторону. Сверливший дыру в его лице, лишь бы понять, что за странные мысли вертелись в голове странного омеги. Но Хюрем не открыл глаз. А Виро не произнёс ни слова. Не задал он свой главный вопрос и после, впрочем, продолжая таращиться на Хюрема со смесью немого удивления и полного непонимания. Тот видел, как смотрел паренёк, но хранил молчание, позволяя Виро и дальше блуждать в потёмках.
Хюрем — истинный его жениха. Хюрем — убийца его брата. Хюрем — омега, сумевший вылечить его, так что теперь никто не посмеет назвать Виро калекой.
Кем был Хюрем?
Наказанием или спасением?
Отведя взгляд от отца, Виро посмотрел наискось, на скамью выше. Там, рядом со жрецом, окружённым старшими субедарами, сидел Лето. Виро смотрел на воодушевление и свет — внутренний свет, исходивший от альфы. Лето был откровенно счастлив. И, конечно же, не скорой свадьбе, но близкому воссоединению с парой.
Знал ли он, кто такой Хюрем? Какой он на самом деле? — думал про себя Виро.
На мгновенье омеге почудилось, что нет, не знал. Виро не мог объяснить собственной догадки, она просто возникла в голове озарением, как бывает иногда, когда внутреннее чутьё или одно из чувств даёт ответ вместо разума, решив, что видит лучше, чем глаз и слышит чётче, чем ухо.
Это едва ли было объяснимым. Но не более непонятным, чем-то, что окружающие, обладая зрением, не замечают отсутствие хромоты, а случайный омега смог помочь с тем, в чём оказались бессильны лучшие лекари столицы.
Виро стряхнул наваждение. Вздохнул напоследок о том, какой красивый муж ему достался, пусть Виро и не был нужен ему ни покалеченным, ни здоровым, и отвернулся.
Как и ему, по случаю торжества, Лето заплели косу. В ней не было витиеватости и затейливости, но смотрелась она потрясающе. Волосы собраны высоко на затылке в жёсткий хвост, в котором переплелись множество локонов, но, в отличие от безупречно собранного основания, из которого не выбивалась ни единая прядь, оставляя уши открытыми, локоны были выложены широкими свободными петлями; вдоль этой лесенки струились прямые пряди, намеренно выпущенные из косы.
Облачение жениха было более ярким и нарядным, чем у его будущего супруга. Белая, обшитая широкой пурпурной лентой тога, присобранная на одном плече и украшенная фибулой жреческого дома, тёмно-лиловые штаны с золотыми полосами и перетянутые золотыми звеньями сандалии. Костюм оплетали тонкие кожаные ремни, говоря о том, что раджан — воин в любых обстоятельствах. По той же причине на бедре Лето красовался привычный меч.
Такими красивыми Виро и Лето и направились рука об руку к жрецу, величавому Лиадро Годрео, в полном церемониальном облачении застывшему на невысоком постаменте у подножия статуи Аума в храме. Никто из присутствующих не мог оторвать от молодой пары глаз, до того триумфально смотрелись юность и красота. Пара достигла половины пути, оканчивавшегося под раскрытыми вниз дланями Лиадро Годрео, где совсем скоро должны были оказаться маковки двух белоснежных голов, когда Мидаре заметил, что в толпе перешёптываются.