— Лето! — окликнул жрец сына.
Обернувшись Лето тотчас осознал собственную ошибку, как и гнев отца, направленный на него в эту самую секунду. Покорно кивнув, он последовал за жрецом, не рискуя снова смотреть на омегу. Поводов для сплетен и обсуждений он дал достаточно, и отец наверняка найдёт способ заставить его ответить за содеянное, посчитав это выходкой.
Весь путь через площадь к воротам дома и после, тихо бредя к комнатам отца, Лето раздумывал о том, как станет оправдываться. Он собирался повторить то же, что уже успел сказать перед всеми: Хюрем спас ему жизнь и он не мог не отплатить долг чести. Придётся упирать на законы, которым учил его отец, закладывая в сознание постамент, на котором тому полагалось продолжать выстраивать империю.
Как только порог собственных покоев был пересечён, жрец шепнул что-то на ухо одному из прислужников. Бета исчез, и Лиадро Годрео обернулся к сыну. Тот уже подобрался, ожидая шквала, и чувствовал, как неспокоен отец; и все же жрец не спешил начинать разговор, внимательно вглядываясь в его лицо. Не слишком понимая такое его поведение, Лето продолжал дожидаться слов, и когда они наконец прозвучали, он понял, что всё обстояло ещё хуже, чем можно было представить. Вместо того, чтобы налететь на Лето с обвинениями в невероятной глупости и безрассудстве, едва ли делавшими честь мертвецу, Лиадро Годрео задал в лоб один-единственный вопрос:
— И долго ты рассчитывал скрывать, что встретил пару?
Лето застыл от холода, звучавшего в голосе отца. Лиадро Годрео нисколько не сомневался в собственной догадке и теперь смотрел на Лето так, словно знал всё, что случится, наперёд, и этот взгляд — не отца, но жреца — не сулил ничего хорошего.
Глава 22 Пыль времени
Лиадро Годрео понял всё, как только Лето положил под топор собственную шею. Он прекрасно знал, как высоко Лето ценит понятие чести, как и то, что от него возможно ожидать широких жестов, граничащих с отчаянным безрассудством, но в этот раз им руководили отнюдь не соображения совести. То, с каким бесстрашием, и даже облегчением, опустил он голову на плаху могло свидетельствовать только об одном: в этот момент Лето сделал то, что считал более важным, чем сохранность собственной жизни.
Но что могло быть дороже? Только жизнь того, кого ты любишь.
Теперь досадная фантазия Виро, стоившая Толедо жизни, больше не казалась такой уж пустой. Омега сумел заглянуть глубже очевидной несовместимости Лето с таким ничтожеством, как Хюрем. Суженый разглядел в связи двоих истинность. Расскажи он родителям, и Толедо мог бы остаться в живых, а вот Хюрем уже наверняка бы сгинул со свету.
— Что ты намерен делать с Хюремом? — прервал напряженное молчание Лето, словно уловив имя любимого в воздухе.
— А как ты думаешь? — без толики эмоций ответил вопросом на вопрос отец.
— Ты не причинишь ему зла.
— Я, — властно заговорил Лиадро Годрео, — всегда буду заботиться о благе Касты, и только во вторую очередь о собственной семье!
Лето понял, что отец уже вынес смертный приговор Хюрему — дни омеги были сочтены.
— Отец… — надрывно начал Лето, не зная что сказать, как убедить того оставить жизнь своей половине, ведь его отец говорил чистую правду: прежде всего он верховный жрец и ему надлежит руководствоваться исключительно благополучием Касты. — Отец… — повторил он с мольбой, продолжая смотреть в холодные голубые глаза, и чувствуя, как земля уходит из-под его ног. — Молю!
Не существовало такого довода, который бы убедил Лиадро Годрео изменить решение, пойдя на поводу у личных просьб, пусть и сына. И осознание этого вдруг треснуло в груди уродливым ртом пропасти, раскрывавшимся всё шире и глотавшим всё, что было внутри, и всё, что было снаружи, стремясь проглотить самого Лето.
Лиадро Годрео продолжал молча смотреть на сына. И видеть в нём себя. Так же и он молил своего отца много лет назад. Никогда и никому не говорил он о том, что и сам однажды встретил пару. Омегу, не являвшегося раджаном. Тот состоял на службе у одного из послов, прибывших с Драдосских островов вести переговоры о покровительстве Касты взамен на то, что империя заявляла заморские земли собственностью.
Его звали Тисен, и, в отличие от убожества пары сына, омега был сказочно красив. Высокий и стройный, с покатыми плечами, величаво отведёнными назад, поднятым подбородком и чуть прикрытыми веками. Он сверкал изумрудами миндалевидных глаз, скрытых чёрными, как смоль, ресницами, скрытно наблюдая за тем, сколько взоров собрал его бронзовый оттенок кожи и красноватый отлив убранных в замысловатые косицы волос.