Чтобы быть в состоянии судить о качестве счастья в некотором прошлом состоянии мира, нужно было бы поставить себя на место людей, живших в нём, и принять их способ оценки вещей, а также их художественные и чувственные привычки; многие вещи, к которым мы привыкли, показались бы им невыносимыми ограничениями, которым бы они предпочли более знакомые им опасности. Как раз уродство и атмосфера банальности сегодняшнего мира показались бы им самым страшным из кошмаров. История как таковая не может полностью передать душу отдалённой эпохи: она главным образом регистрирует несчастья, оставляя за бортом все статичные факторы счастья; говорят, что у счастья нет истории, и это верно. Войны и эпидемии не в большей мере, чем определённые обычаи, отражают счастливые аспекты жизни наших предков, но это отчётливо делают их письменные и художественные работы. Даже если предположить, что история не способна ничего рассказать нам о счастье Средних веков, соборы и прочие художественные проявления средневекового мира дают неоспоримое свидетельство счастью в том смысле, что (по меньшей мере) они не создают впечатления человечества более несчастного, чем сегодня. Как и люди Востока в прошлом, предки современных европейцев, без сомнения, предпочли бы быть несчастными по-своему, чем счастливыми по-нашему, если бы у них был этот выбор. С некоторой точки зрения всё человеческое одновременно является злым: даже сама традиция в определённых аспектах является «злом», так как она вынуждена иметь дело со злом в самом человеке, и в свою очередь, это зло завоёвывает её; но это меньшее зло, и, говоря по-человечески, было бы гораздо более верным называть его «добром». «Только Бог добр» — это истина, и у всякой земной вещи две стороны.
Без сомнения, кто-то может сказать, что гуманизм по определению вовсе не материалистический; он стремится к улучшению человеческой природы при помощи образования и законов. Но желать улучшить человеческую природу, не прибегая к божественному — это противоречие, так как вторая является сущностью первой; совершить эту попытку — значит в конечном итоге вызвать гораздо бульшие беды, чем те, которых пытаются избежать. Философский гуманизм недооценивает бессмертную душу просто потому, что переоценивает животную природу человека; он вынуждает людей даже очернять святых, чтобы было легче обелить преступников; первое, видимо, невозможно без второго. Их этого возникает угнетение людей с созерцательными наклонностями начиная с самых нежных лет: во имя равенства призвания затуманиваются, а гении истощаются (worn down) при помощи школы в частности и официальной ориентации на земное в общем; любой духовный элемент изгоняется из профессиональной и общественной жизни43, что равнозначно удалению из жизни большой части её содержания и обречению религии на медленную смерть. Современная уравниловка — которая может называться «демократией» — означает противоположность теократического равенства монотеистических религий, ибо она основана не на богоподобии человека, а на его животной сущности и мятеже. Кроме того, тезис о бесконечном прогрессе натыкается на следующее противоречие: если человек смог просуществовать тысячи лет при господстве заблуждений и глупости — всегда при условии, что традиции являются таковыми, в каковом случае заблуждения и глупости являются почти безграничными, — необъятность этого обмана была бы несовместима с разумом, который приписывается человеку и который должен ему приписываться. Другими словами, если человек достаточно разумен, чтобы прийти к «прогрессу» — который воплощает наш период — при условии, что такой прогресс есть в действительности, — то человек должен быть априори достаточно разумным, чтобы оставаться в течение тысяч лет жертвой заблуждений, настолько смехотворных, как те, что современный прогрессивизм ему приписывает;
и если он, наоборот, так глуп, что так долго в них верил, то он должен быть слишком глуп, чтобы уйти от них. Опять же, если сегодняшний человек наконец-то пришёл к истине, он должен быть соответственно выше людей прошлых времён, и несоответствие между ними было бы почти что абсолютным. Самое малое, что здесь можно сказать, — это то, что люди древности или средневековья были ни глупее, ни менее добродетельны, чем современный человек. Идеологии прогресса принадлежат нелепости, которые примечательны из-за отсутствия как воображения, так и общего смысла меры; это, более того, по сути своей иллюзия вайшья, нежели иллюзия «культуры», которая является ничем иным, нежели интеллектуальностью, лишённой интеллекта.
43
С другой стороны, в качестве своего рода компенсации профессиональная жизнь всё больше и больше получает «религиозную» атмосферу в том смысле, что она претендует на всего человека, его душу и его время, будто бы существенной причиной человеческого состояния были какое-то экономическое предприятие, а не бессмертие.