Что касается сути общего типа или стиля, определяемого в терминах характера, Драшер отмечает, что, по сути, только согласно этому критерию совокупная концепция «белой расы» получает положительный смысл: когда народы этой расы оказались вовлечены в самые ожесточённые конфликты, по своему поведению и по своей сути все эти народы выглядели одной семьёй. Основные их черты, согласно Драшеру, таковы: очень твёрдая воля, холодность, упорство, презрение к жизни и смерти, ясный взгляд.
Изначально такие черты были, так сказать, подпитаны толчком к приключению, к большим расстояниям, к своего рода тёмному желанию бесконечности, что, однако, тесно связано с духом эпохи Возрождения. Само по себе всё это стоит выше всякого рационального, торгового или утилитарного обоснования. Господство над миром не было «организовано», и его почти даже не «желали». Любой колонизации предшествовало стремление к расстояниям, добыче, чистому завоеванию, причём в тесной связи с эпохой тотального морского господства: потому что импульс, о котором мы говорим, был должен получить от океанского опыта своё максимальное усиление также и изнутри. «Море, безграничная поверхность, свободная со всех сторон. Ни в одной точке нет у него конца: любой горизонт всегда одинаков, и волны всё вздымаются и вздымаются. Его элемент волнующийся, беспокойный. Никогда оно не предлагает тебе отдохнуть, остаться, оно всегда вынуждает тебя следовать дальше к новой цели. Море, в высшем смысле, — это сама идея безграничности. Оно серьёзное, могучее, трагическое, это соперничающая сила, которую всегда нужно укрощать заново, которая всегда готова уничтожить тебя, если ты не будешь сильнее её». В этом элементе, и близко к новому импульсу к имманентности, свойственному Возрождению, обретает форму новый дух, океанский дух, появляясь из самых глубоких слоев расы, чтобы вести через те же морские пути, которое ведут ко всякой земле, белых людей на завоевание остального мира.
Таким образом, мы видим стремление к неограниченным расстояниям, авантюрный дух и жажду золота и добычи, но ещё в воинском, а не в экономическом или «колониальном» смысле, океанский дух, твёрдые черты характера. К этим элементам добавляется последний фактор — христианский принцип, постулирующий категорическое превосходство белых народов, поскольку христиане установили чёткую и высокомерную дистанцию по отношению ко всему остальному человечеству, считавшемуся варварским и не знающим истинной веры. Это относится прежде всего к периоду испанских завоеваний, но также и к последующему англосаксонскому периоду. Этот фактор, хотя и в скрытом виде, продолжает действовать, отталкиваясь прежде всего от протестантского пуританства, то есть от тех же предпосылок, и при этом заметны в первую очередь его последствия, а не сами принципы. Протестантизм с его теорией процветания и успеха как знака свыше представлял собой инструмент быстрого перехода от «героической» и «океанской» фазы завоевания мира к собственно экономической и колониальной фазе, в которой прибыль и торговля вышли на первый план, превосходство стало в основном промышленным, техническим и экономическим, и у военного или воинского элемента осталась только роль своего рода полиции, снаряженной в целях защиты западным капитализмом в странах, считавшихся только лишь источниками первичных материалов и рынками изделий.
Драшер, внимательно исследующий все фазы материального, географического и этнографического развития белой экспансии, не уделяет столько внимания внутренней стороне, относящейся к преобразованиям, как мы только что сделали. Но позволяет ли анализ основ гегемонии белой расы, который он делает, действительно оправдать её и составить истинный и присущий ей принцип? Единственный пункт, имеющий твёрдые основания — это как раз ссылка на «океанский» дух. Но, кроме своего имени, он также не является оригинальным. Здесь речь идёт примерно о том самом, что Шпенглер назвал западным «фаустовским духом», и в лучшем случае это может быть объяснением, но не оправданием. Далее, что касается остального, то Драшер, кажется, приходит к чисто прагматической точке зрения: раса считает себя высшей, и такая твёрдая вера создала способность, способ действия, который реально привёл её к господству и окружил её в глазах других рас ореолом престижа и опасливым уважением. Соответствовало ли это чувство превосходства реальному превосходству, если говорить о чистой цивилизации? Драшер, что весьма честно с его стороны, это отрицает, констатируя, что по отношению к цивилизациям Индии, Китая и той же доколумбовой Америки белые с большим трудом смогли бы обосновать своё право на завоевание, а иногда даже на добычу и разрушение, претендуя на абсолютное превосходство своей цивилизации. «Решающей была не высшая ценность нашей цивилизации как таковая», — говорит Драшер, — «а вера её представителей, что только эта цивилизация является наилучшей и единственной». На этой основе завоеватели демонстрировали абсолютное непонимание и априорное презрение ко всему тому, с чем они сталкивались, если даже не кичились этим, и изначально верили в своё право давать волю всякому инстинкту и совершать любое насилие. Таким образом, здесь мы находимся в чисто иррациональной области. И, добавим, в ней мы остаёмся до сих пор — более того, даже в большей степени, чем раньше. В те времена основным аргументом, поддерживавшим чувство превосходства, был эволюционистский предрассудок — идея, что материальная наука и техника, сопровождаемая парой пустых гуманитарно-общественных мифов, являются последним словом мировой истории и предоставляют её основным представителям, то есть белым народам, право на мировое господство как основу для создания универсальной «цивилизации», то есть преобразования всякой цивилизации к этому рационалистическому просвещенческому западному типу.