По сути, именно здесь наш автор окончательно заходит в тупик. Для объяснения как этой исходной самонадеянности, уверенности в превосходстве, так и самого «факта», он располагает только тем универсальным ключом, что открыт сегодня в Германии для всякой проблемы: расизмом. Но говорить, что чувство превосходства — это данность для расы, что-то врождённое в крови белых — значить обозначать другими словами ту же самую проблему, не продвигаясь вперёд в её решении. С другой стороны, подводя итоги результатов европейской гегемонии, Драшер пишет, что в «пассиве» находятся «прежде всего, жестокость и эгоизм»; в «активе» же он демонстрирует освобождение обширного цветного населения от нищеты, рабства и смертности, использование ранее игнорированных природных богатств, мировое сообщение, процветание, торговлю, умиротворение подданных, и так далее. Из-за этого в итоге «актив» превышает «пассив», и принцип европейского господства должен защищаться до последнего любым способом, прежде всего, из-за первого пункта, посредством нового пробуждения расового сознания, новой гигиены и расовой политики, согласно национал-социалистическим директивам.
Но счёт не сходится полностью, и Драшер, как мы сказали, остаётся с просвещенческим и эволюционистским алиби, на которое ныне указывают последние выражения западных претензий на гегемонию. Действительно, легко понять, что раз все выгоды «цивилизации» — цивилизации мыла, радио, фордовских фабрик и кино — Европа испытала первой, то она первой же испытает и последствия. Нет никаких причин полагать, что после того видимого мимолетного материального благосостояния, мираж которого мы также испытали в прошлом веке, различные преимущества, описанные Драшером в активе, не привели бы также и народы, поднятые таким образом до уровня западной цивилизации, к таким же кризисам и духовными разрушениям, с которыми мы боремся. Впрочем, это уже становится видимым здесь и там на Востоке, что Драшер не может не констатировать, но это должно побуждать к описанию проблемы в иных терминах и положить конец многим мифам и пустой самонадеянности.
Мы отличаем объяснение прошлого от проблематики непосредственно настоящего.
Мы твёрдо придерживаемся того принципа, что нельзя по-настоящему гарантировать первенство и право какой-либо расы на абсолютное господство, если не существует предпосылок её реального духовного превосходства.
Чтобы понять прошлое, мы должны исследовать проблему глубже, а не просто указать на факт «океанского духа», который является скорее не началом, а следствием. К этому в какой-то момент приблизился Драшер, говоря о духе гуманистической эпохи, спутав, однако, — как нужно было предвидеть — отрицательное с положительным. Когда человеческий взгляд был оторван от трансцендентности, неистребимое желание бесконечности, свойственное человеку, должно было выплеснуться во внешнюю сторону и быть переведённым в напряжение, в неудержимый толчок, в ненормальное и невыносимое насыщение в области, находящейся непосредственно ниже высшей, чистой духовности и созерцания, то есть в области действия и желания. Здесь активистское потрясение, здесь «океанский дух», вечная «фаустовская» неудовлетворённость, неукротимое желание двигаться дальше, потому что никакая законченная схема и никакая мирская цель не может исчерпать силы свыше. Желание бесконечности, секуляризованное и запутанно переданное в терминах чистого действия, впоследствии — завоевания, авантюрного материального расширения, лежит в происхождении господства белой расы: но из-за того же самого оно лежит также в источнике первого этапа внутреннего упадка духовной западной цивилизации (законсервировавшейся ещё до Средневековья), и по отношению к нему действительно состоит в связи следствия и причины.