Алим остановил мальчишек магическим учительским жестом.
— О благородный школьник, как твое имя?
— Кшись. Кшиштоф Циолек, пан учитель.
— Скажи мне, друг мой, на чем покоится наша планета?
— У вас… у вас же забастовка, — мальчишка в ужасе перед непонятной жизнью округлил глаза, как маленькие планетки.
— Ну просто по-человечески, Кшись, можешь ответить?
— Земля, пан учитель, покоится на нескольких слонах, которых зовут Валенса, Ярузельский, Каня, Терек, Гомулка и так далее, а под ними…
— Саксофон, — громко прошептал второй ученик.
— Да нет же, этот…
— «Ямаха».
— Точно. А под ними «Ямаха».
— Ты не прав, санкта симплицитас, — влез уже я в педегогику. — А под ними молчаливый фортепьян.
— Ну вот, знают же дети. Таки я в натуре не понимаю, какого черта здесь всюду тычат этим еретиком? — удивился Агасфер. Наверное у него была юная душа христопродавца, раз он еще сохранил способность удивляться.
— Да это ж все из Варшавы установки приходят, — засмеялись мальчишки и кинулись бежать, как от греха.
От мрачных дум и праздной тишины отвлек (наконец-то) легкий зовущий цокот каблучков. Мы трое оглянулись в переулочек. Туда удалялась стройная фигурка в черной (элегантной!) шляпке, в таком — сверху широко, потом все уже, уже, уже, а потом (о радость) снова широко — плащике светлом, а потом (о, слюна мешает) такие два в капрон затянутые чуда природы и орган звука — каблучки «цок-цок-цок». Полячка оглянулась. Она была красива[46], как плавный изгиб младой свежеструйной Вислы у Кракова. Она была мила, как дико доверчивая серна из туманного мохового Мазовше, тянущаяся теплыми черными губами к обалдевшему с осечным ружьем охотнику. Она была сексуальна, как две светлые дороги у монастыря св. Марии Магдалины в зыбкую июньскую лунность.
— Ну наконец-то, — бодро произнес Агасфер.
— Вах, какой женщина, — только и смог сказать Алим.
— «Ребята, — сказал я, а точнее подумал, — красивее ее только моя любимая. А, может, это она и есть?»
Мы не заметили даже, что уже шли за ней. Прекрасная полячка умопомрачительным движением головы и плеча еще раз обернулась и улыбнулась, сверкнув жемчугами[47] зубов. Мы прибавили шагу.
Когда торуньцам пришло в голову избавиться от крыс, они прибегли к помощи юноши с дудочкой. Когда им взбредет избавиться от мужиков, о, я знаю, к кому они прибегнут.
— «Но нас же трое», — выразительно показал я ей пальцами.
— «Какая ерунда, панове», — выразительно ответила она ресницами.
Красавица остановилась у витого-резного крылечка открыточного особняка, взялась за кольцо, держащееся в морде мордастого держателя, и сделала приглашающий жест.
— Это, храбрые панове, а вдруг там четыре молодца с кастетами-пистолетами? — попытался все испортить Агасфер.
Токующий Алим только шумно сглотнул.
— Агик, — я впервые так назвал нестареющего автозаводца, — ты же вечный. Чего же тебе бояться?
И мы нырнули в подъезд за таинственной незнакомкой. Ни молодцов с пистолями, ни даже ифритов с ятаганами в матовом свете трехголовых бра по бежевым крашеным стенам. Приглушенные ковровой дорожкой каблучки звали на второй этаж. Неожиданно нашу все поднимающуюся в тонусе романтику задержали голоса.
— А я говорю, что да! Что мне полагается по праву!
— А я вам, пани, уже в сотый раз объясняю, что если Польша и сумашедший дом, то психиатрия не моя специальность.
Ответила явно наша прекрасная. Мы вежливо протопали на второй этаж. Сногсшибательная незнакомица стояла в дверях и все с той же обворожительной улыбкой кивала нам внутрь квартиры, где уже виднелась развратно-красная плюшевая портьера. Явно теснимая и нежелательная хозяйке (?) (заведения?) (да, конечно, твоя специальность не психиатрия, ты — по соматической части); другая, гораздо менее прекрасная полячка равнодушно кинула на нас гневливый взгляд.
— Проходите, господа, садитесь, — кивнула нам пригласившая, заперев дверь и указав на роскошные мягкие кресла. — Я сейчас.
Она исчезла в соседней комнате. Приготовившись ждать не менее получаса, пока радушная облачится, небось, в самораздеваюшийся полупрозрачный пеньюар или, может быть, разбудит и возбудит для любви еще двух красавиц, я уселся, подмигнул друзьям и принялся разглядывать большую, оформленную с претензией, если не на роскошь, то на уют, гостиную. Вот часы, старинные, с боем, фортепьян…
46
вот говорят (я не читал), что И.С.Тургенев. хороший писатель и чудесный человек, не
умел женскую красоту описывать. Странно. А чего ее описывать, ее нужно целовать (прим, автора).
47
допустимо также кораллами, алмазами, бриллиантами, лазерами, шикарными лихтенштейнскими протезами (прим, редактора).