— Ладно, мужики, бейте меня в рожу за мое гадство и давайте выпьем, пока льется.
— Абдулла, морда ты ментовская, можешь объяснить, что происходит?
— Лицо, пожелавшее остаться неизвестным (хотя каждая каирская собака знает, что это Алим-муалим), внесло за вас выкуп и такой, что парламент собрался пересматривать это гребаный Кодекс мироздания.
Через час проклятый вертухай Абдулла Гани уже храпел в нашем зиндане, посаженный туда на полгода за пьянство на презентации освобождения меня и Агасфера, которых восемь черных невольников[62] в двух закрытых носилках с комфортом несли по самым экологически чистым улицам Каира.
Агасфер в своем экипаже пел что-то разнузданное. А я молчал и поглядывал в щелочку занавески — что отражается в потной эбеновой спине правого переднего негра. Но там отражался лишь чужой далекий совершенно незнакомый мне город Каир, в котором я, честно говоря, никогда не был, да и, наверное, уже не побываю.
На крутом берегу (каков штамп!) полноводного Нила (!). утопая в зелени садов (!), стоял огромный роскошный дворец (!), настоящее чудо архитектуры (!). На ступенях парадной лестницы стоял, подбоченясь и поплевывая, как душанбинский пижон семидесятых годов, наш Алимчик.
— Вот халупку тетушка дала попользоваться. И-и, кенты, здесь одних только туалетов — за год не уделаешь.
Двери — как в ангар для «Боинга». Паркет, как девственный лед на Плутоне. Мимо все время порхали смуглые мужики в белых ливреях — слуги, наверное; какие-то одалиски в прозрачном — тоже наверное из сферы обслуживания.
В очках Агасфера восторженно отразились хрустальные люстры, стены, расписанные сценами из личной жизни фараонов, златотканные гобелены, немыслимо дорого изогнутая и обитая мебель. Когда он, не выдержав, скромно потупил взор, в его очках отразилась золотая статуэтка XII века до Н.Э., изображавшая черного датского дога, и тут же исчезла в глубинах агасферова кармана, хотя кто и поверит, что в XII веке до н. э. могли быть черное золото, Дания и доги.
Ведя анфиладами[63], Алим нес какую-то фантастику.
— И-и, если б вы знали какую работу я проделал. Перебрал всех Зульфий и Мустафов в Каире и окрестностях — представляете сколько их! Пока не наткнулся на Октябрину Семеновну аль-Зувейр, родившуюся в оккупированном Воронеже в 1942 году и с молоком матери впитавшую какие-то идеалы. Ну, потом, в годы советско-объединенно-арабского адъютанта она вышла замуж за обрезанного адъютера Насера, то есть, наоборот, ну вы поняли и… и… и-и, — Алим поймал из воздуха красотку, чмокнул ее в чувственное место и, пообещав жениться, продолжил. — А тут как раз очередной загиб египетской экономики, пошла всеобщая приватизация, ну и тетя Октябрина, с молоком матери впитавшая все, что нужно, на последние гроши от реализации сочинений Брежнева и Розанова накупила акций реки Нила от Луксора до Асьюта и от Дайрута до Хелуана. Теперь там платный проплыв. Но только тс-с-с мужики, это между нами. Все же национальная артерия. Вот ты дашь свою артерию приватизировать? То-то же.
В семидесятые годы на Москве рассказывали такой анекдот. Что значит свет, горящий допоздна в общежитии для иностранных студентов? Это значит, что либо вьетнамцы переписывают лекции, либо арабы говорят о политике, либо негры танцуют. (Но никто не задумывается о прекрасном). В наше время я думаю — либо вьетнамцы занимаются коммерцией, либо азербайджанцы готовят наркотики, либо негры правят документы, удостоверяющие, что все они финны и норвежцы, причем блондины. (И никто, тем более, не задумывается о прекрасном.)
Все, — решил я себе сам. Время такое. Хватит искать невозможного. Куплю акции Нила от Эль-Гизы до Каира, выправлю документы, что я мусульманский араб, буду писать лекции, говорить о политике, танцевать, заниматься коммерцией, готовить наркотики и поставлять их в Баку…
А потом был сказочный обед с тетей Октябриной, вопреки всем восточным обычаям, во главе стола без дяди-адъютанта, давно и успешно посланного к шайтану, с веселящимся Алимом, со сдержанным Агасфером и какими-то приживалками, прихлебателями, нужными людьми и темными личностями. Подали жаркое из жирафятины под соусом киви на мужских слезах.
Вдруг я встал. Так, девчонка какая-то мослоногая, мало ли их, чертовок, глазищами стреляют. Но я встал.
Ну кто может на Джоконду смотреть сидя? Один Франциск I[64] и то лежа в ванной.
— Моя племянница Ясмин из Каира, — помахала ручкой тетя Октябрина. — Мой племянник Алим из Душанбе. Его соплеменники из прошлого, настоящего и будущего Кузьма Политов и Агасфер.