— Как будто мы шли через эту, — нерешительно сказала Кэт, повертывая направо. Мэг, не отвечая, послушно зашагала за нею. Она вовсе не была уверена, что Кэт ведет настоящею дверью, какою надо, но и сама не знала, которая из пяти настоящая. Про себя она уже не сомневалась, что они заблудились, но не хотела выдать свою тревогу, чтобы не лишить сестру душевной бодрости. Она пробовала даже шутить над своим приключением, но остроты ее звучали натянуто и не встречали ответа. Кэт оробела. Сестры скрывали одна от другой охвативший их страх. Новая площадка и новые ходы в стенах: точно пасти, алчущие поглотить неосторожных пришелиц…
— Нет, это не то! — с отчаянием воскликнула Мэг.
— Не то!
Кэт, совсем растерянная, опустила фонарь.
— Мы Бог знает куда зашли… Мы здесь никогда не были! Это совсем новая площадка!
— Ты права.
— Вернемся, попробуем счастья через другую дверь.
— А ты уверена, что теперь угадаешь правильно?
— Нет, но… попробуем!
— Попробуем… Ведь это — единственное, что нам остается делать, — согласилась Мэг с искусственным спокойствием.
Опять бесконечные извилины узких ходов, примыкающих к обманчивым платформам. Мрак, в котором движутся двумя пятнами тусклого красного тумана огненные круги рефлекторов… Тишина, среди которой вслед за шагами девушек топают шаги эхо, и опять сестрам кажется, что рядом с ними выступает вот-вот готовое явиться привидение. Но теперь им уже не смешно от этого представления — теперь мороз бежит по их коже, когда они вслушиваются в таинственные шаги.
Им страшно остановиться хоть на минутку — от мысли, что они знают, кто этот невидимый ходок. Имя ему — смерть… голодная смерть, испокон веков царящая здесь, на подземных каменных кладбищах. Они проникли в ее чертог и навсегда останутся в нем, жизнью заплатив за свое безрассудство.
— У меня ноги подкашиваются: я не в силах идти более, — простонала Кэт, опускаясь на пол.
— Отдохни, но недолго, — угрюмо возразила Мэг. — У нас мало света в запасе.
— Загаси свой фонарь, — сказала она после нескольких минут молчания.
— Зачем?
— С нас довольно и моего. А твой мы засветим, когда в моем выгорит свеча.
— Боже мой, неужели ты думаешь, что мы еще долго не выберемся из этих норок?
— Ах, почем я знаю?
— Это ужасно, это ужасно! — шептала Кэт.
Мэг повелительно прикрикнула:
— Не трусь, не распускайся! Струсим — пропадем.
— Не сердись! — умоляющим голосом возразила Кэт, — можно ли ссориться в такие минуты?
— Вот что, — предложила Мэг, успокаивая сестру ласковым рукопожатием, — давай кричать! Как знать? Быть может, мы уже кружим около посещаемых галерей, и нас услышат…
Голоса у сестер были громкие, легкие, могучие, и они подняли целую бурю звуков под низкими сводами подземелья.
Кричали, пока не осипли. Замолкли последние перекаты эхо… Опять — мертвая тишь… слышно, как стучат смятенные сердца девушек… Никого! ничего!.. Похоронены заживо.
— Мне пить хочется, — прошептала Кэт.
— Напейся: там в сумке есть бутылка аполлинарис… но… будь экономна.
— Я только один глоток…
— Что же теперь? Идти дальше? — предложила Мэг.
— Конечно.
— Куда?
— Не знаю.
— Все равно! — лишь бы не сидеть на месте. Здесь мы ничего не высидим. Никто не догадается искать нас…
Кэт ломала руки.
— Хоть бы кому-нибудь рассказали мы о своем намерении! Нас хватились бы, снарядили бы поиски, а теперь…
Мэг энергично остановила ее жалобы:
— Идем, авось Бог поможет нам выбраться.
— Идем! Движение отнимает страх.
— Боже мой! Боже мой!
Мэг взглянула на часы и ахнула, не веря глазам:
— Знаешь ли, сколько уже времени мы в катакомбах!
— Ах, кажется, целую вечность.
— Я говорю не о «кажется», а сколько на самом деле…
— Ну?
— Шесть часов и двадцать три минуты.
— Значит, теперь уже вечер?
— Да. Если и найдем выход, то придется ночевать у дверей; катакомбы заперты, и монахи не услышат наших криков — их кельи далеко.
— Ах, я готова ночевать хоть в саркофаге, лишь бы знать, что мы у выхода.
Опять ходьба до изнеможения, двойной топот шагов, безвестные могилы в стенах, камень под ногами, камень над головою, — холодный, мертвый, безответный. Ходы вьются, как змеи, то вверх, то вниз, то влево, то направо и все грознее и грознее опутывают и сжимают англичанок своими роковыми звеньями.
— Не могу я дальше идти… не могу!