- Здравствуйте, Георгий Никифорович, - сказал молодой человек отчетливо. - Я к вам от Софьи Петровны. Она прислала узнать, чи вы получили письмо с Бухареста от господина Севериновского.
Сердце Колесничука дрогнуло. Он широко улыбнулся и произнес со вздохом еле сдерживаемой радости и нетерпения заученную фразу:
- Представьте себе, уже два месяца нет писем. Такой неаккуратный господин!
Глаза молодого человека просияли.
- Слушайте, - быстрым шепотом сказал он и оглянулся на дверь, - имею пару слов от Черноиваненко. Во-первых - пламенный боевой привет, а во-вторых - ряд поручений. Срочно необходимы копировальная бумага и ленты для пишущей машинки размером тринадцать миллиметров. Можете обеспечить?
- Безусловно, мсьё, - привычным тоном господина Пржевенецкого сказал Колесничук, изгибаясь над прилавком, но сейчас же спохватился и поправился: - Обеспечу. А сколько надо копирки и лент?
- Копирки листов двести - триста, а ленты катушек пять. Не мешало бы также тонкой бумаги, чтобы можно было делать четыре-пять копий. Бумаги чем больше, тем лучше. Наш запас уже на исходе, а расход большой. Понимаете?
- Понимаю, - кивнул головой Колесничук. - Обеспечу.
- Теперь еще такое дело: пару обыкновенных автомобильных аккумуляторов, но только хорошо заряженных.
- Это уже труднее, - подумав, сказал Колесничук.
- Хоть из-под земли!
- Постараюсь.
- Не "постараюсь", а "так точно"! - прошептал молодой человек и нервно покрутил на голове свой пыжиковый треух.
Колесничук обидчиво пошевелил крашеными усами, но вместо того чтобы обидеться, хлопнул ладонью по прилавку и воскликнул:
- Нехай так! Будет. Обеспечу, - и вдруг улыбнулся своей широкой, запорожской улыбкой.
- Ну, вот это другой разговор! Теперь: все эти предметы вы, прошу вас, культурненько запакуйте, по возможности, в один большой пакет, а еще лучше забейте в ящик. До вас заскочит человек.
- Будет сделано.
- И еще один вопрос, - несколько замявшись, сказал молодой человек. Гроши. Давайте выручку, сколько у вас там есть, а то у нас люди уже вторую неделю сидят на голодном пайке. Приходится за продуктами посылать на базар, а там, к сожалению, даром не дают. И надо эту операцию провести в два счета, а то возле кафе Робина меня дожидается еще один наш товарищ.
То и дело посматривая на дверь, Колесничук торопливо достал из ящика шкатулку и сунул в подставленный карман молодого человека всю наличность.
- Живем! - сказал тот, протягивая Колесничуку руку, во все поры и складочки которой въелась серая подземная пыль. - Большое спасибо. До скорого!
Они крепко пожали друг другу руку, и молодой человек хотел было уже выйти из магазина, но Колесничук сказал:
- Молодой человек, подождите. А расписка?
- Верно!
Молодой человек быстро пересчитал деньги, написал расписку на клочке бумаги, который дал ему Колесничук, и исчез так же внезапно, как и появился.
Все это произошло с такой быстротой и четкостью, что Колесничук не сразу пришел в себя от неожиданности. Когда же он очнулся, то вдруг спохватился, что ничего не успел узнать о Раисе Львовне. Как был, без пальто и шапки, он выбежал на улицу, чтобы вернуть молодого человека. Но его уже и след простыл.
В лицо Колесничуку ударил жгучий ледяной ветер, хлынувший откуда-то сверху, с крыши. Облака пурги в смятении бежали по Дерибасовской улице, обгоняя друг друга. Бешеный норд-ост со свистом точильного камня резал углы, врывался в проломы разрушенных домов, в зияющие дыры окон, гнул катальпы и трепал их черные стручки, длинные, как шнурки ботинок. И среди этого белого хаоса, окутавшего город, одна за другой скользили мутные тени людей, которые, еле удерживаясь на ногах, согнувшись, шли против ветра, таща за собой салазки с домашним скарбом и закутанными детьми. Это были евреи, по приказу военного командования идущие на Пересыпь, в гетто. Они шли покорно, одни, без конвоя.
Весь засыпанный снегом, с обледеневшими ресницами и усами, Колесничук вернулся в свой полутемный магазин. Не вытирая лица, он сел на стул возле маленькой, вишнево раскаленной железной печки. Он поставил локти на колени, опустил голову на руки, закрыл веки. Перед его глазами в темноте плавали огненные отпечатки раскаленной заслонки. Он готов был плакать. Только что он видел человека "оттуда" - настоящего, хорошего, советского человека. С каким наслаждением он слушал его свободный, решительный голос! Он читал бесстрашную мысль, написанную на его оживленном, прекрасном, поистине человеческом лице. Он пожал крепкую руку с резкими линиями, в которые въелась пыль катакомб. Ему передали оттуда пламенный боевой привет. В этом привете ему слышался также и голос Раечки. И вот он снова один, в своей добровольной тюрьме, окруженный какими-то дурацкими самоварами, по которым бегают угрюмые отражения печки, а вокруг - буря, шторм, белые привидения вьюги, косо несущиеся по искалеченным улицам, и море, замерзшее до самого горизонта.
Как бы желая продлить чувство общения с далекими друзьями, он прочитал расписку: "Получено от Георгия Никифоровича, господина Колесничука, наличными столько-то оккупационных марок. Леонид Кухаренко", спрятал ее в шкатулку - и снова остался один. Но теперь он уже не чувствовал себя таким безвыходно одиноким. В его жизни появилась цель: он получил прямое боевое задание, и он выполнит его со всей аккуратностью и добросовестностью, которыми всегда отличался на работе.
33. ШКАФ ФИРМЫ БЕРНГАРДТ
Не прошло и месяца, как в магазин снова неожиданно вошел человек в знакомом пальто, в знакомом пыжиковом треухе с тесемочками и в новых галошах, которые на этот раз не были залеплены снегом, а сверкали, как брильянтовые, от воды ранней оттепели. Бегло окинув пустой магазин подозрительным, прищуренным взглядом, он подошел к прилавку, за которым праздно томился Колесничук, поставил на прилавок локоть и протянул руку, не вполне отмытую от въевшейся в нее земли.