Кульмье с огромным интересом изучал записки Латура. Ему хотелось проникнуть в душу убийцы, Познать духовный склад хладнокровного убийцы, который, по-видимому, развился под влиянием Божественного Маркиза. У этих двух людей были интересные задатки, склонность к замещению и высокомерию, соединение разума и безумия, которые одного превратили в убийцу, а другого – в драматурга. Кульмье чувствовал, что это ценный материал для науки и что по-своему это типично для их времени. Разрешив их загадку, он напишет об этом небольшой трактат. Потом передаст записки Латура полиции и позаботится, чтобы их автор был казнен.
Наконец Латур кончил писать, и Кульмье всерьез решил отделаться от него. Он не доверял Латуру, опасаясь какой-нибудь непредвиденной выходки с его стороны. Ученый явно переживал кризис, он сжег свои записки и неподвижно, точно в полусне, лежал в своей комнате. Кульмье из любопытства оставил Латура в клинике еще на какое-то время, и вскоре тот снова начал писать. Кульмье был поражен четкостью, с какой Латур излагал теперь свои мысли. Он описывал царившие в клинике порядки так обстоятельно, что директор опять начал опасаться за жизнь де Сада. Иначе зачем бы Латур стал писать о порядке смены санитаров в отделении де Сада? Но вместе с тем Кульмье знал, что все ограничится записями. Во всех признаниях, переписанных им из тетрадей Латура, не было ни одной фразы, которая могла бы служить доказательством чего бы то ни было.
Никем не замеченный, Латур вылез в окно. На нем был плащ и тонкие башмаки. Стояла зима, на земле лежал иней. Идя вдоль левого флигеля клиники, Латур думал, что стал уже стариком. Шажки у него были мелкие. Колени похрустывали. Он чуть не споткнулся. Остановившись, посмотрел на зажатый в руке скальпель. Взял его в зубы и по густому плющу полез к окну де Сада. От непомерных усилий у него заболели спина и плечи. Окно де Сада было заперто на крючок, и Латур не без труда откинул его. Ему пришлось применить силу. Протиснувшись в комнату, он вынул скальпель изо рта. Подошел к кровати и склонился над ней. Под одеялом съежившись лежал человек. Латуру пришло на ум слово «свобода». Поднимая скальпель, чтобы разрезать одеяло, он услыхал какой-то звук. Быстро обернулся и уставился в темноту. В углу на стуле, скрестив на груди руки, сидел маркиз.
Утром люди видели, как де Сад вошел в комнату Латура с какой-то бумагой в руке. Через несколько секунд он вышел оттуда уже без нее. Кульмье приказал обыскать комнату Латура, но санитары ничего не нашли. Через три недели изоляции Латуру разрешили вернуться в его комнату. Он сразу стал более спокойным, даже пассивным. Из его записок исчезли все намеки на планируемое убийство и следы мании преследования. Теперь Латур весь ушел в себя, большую часть времени он проводил в полной неподвижности. Он не разговаривал ни с кем из пациентов, только дружески всем кивал, с врачами был приветлив. Кульмье считал случай Латура безнадежным. Душа этого больного находилась вне пределов досягаемости.
Осенью 1814 года де Сад заболел. Его мучили сильные боли в нижней части живота, ему предписали диету. Запретили пить вино. У него были боли в гениталиях, особенно если он к ним прикасался. В конце концов маркиз попросил доктора о суспензории. К исходу ноября состояние его ухудшилось настолько, что он больше не мог ходить. У него началась гангрена. 30-го де Сад записал в своем дневнике: «Наконец-то мне надели бандаж от грыжи». Это были последние написанные им слова. В пятницу, 2 декабря, у старого аристократа началось удушье и он скончался.
Де Сад оставил подробное завещание, особенно точные распоряжения он сделал относительно своего праха. И строго-настрого запретил производить вскрытие. Он просил, чтобы его тело в простом деревянном гробу отвезли в его имение в Мальмезоне недалеко от Эпернона. И без всяких церемоний похоронили там на опушке леса справа от дороги. Пусть какой-нибудь крестьянин из Мальмезона выроет могилу под наблюдением торговца лесом месье Ле Нормана. Если месье Ле Hopман захочет оказать усопшему последний знак внимания, он может пригласить несколько ближайших родственников де Сада, но никакой помпы и роскоши. Как только могилу сровняют с землей, на этом месте следует посеять желуди, чтобы там снова вырос лес и все следы усопшего исчезли с лица земли «точно так же, как память обо мне исчезнет из воспоминаний людей, не считая нескольких человек, которые всегда любили меня и нежную память о которых я унесу с собой в могилу».
Но желание покойного не было выполнено. Могилу де Сада разрыли. Молодого доктора из Шарантона интересовала голова маркиза, и он ее получил. Немецкому анатому доктору Шпурцхайму [22], основоположнику так называемой френологии, разрешили изучить череп. Исследовав его, доктор Шпурцхайм заключил, что причудливый характер этого человека объяснялся чрезмерным развитием некоторых отделов мозга.
Несколько недель спустя заболел Латур. Кульмье перевел его в другую комнату, и, убирая прежнюю комнату Латура, поломойка нашла засунутое под матрас стихотворение. Кульмье сразу узнал почерк де Сада. Бумага была сильно измята. Держа ее в руке, директор думал, что Латуру пришлось потрудиться, чтобы скрыть это стихотворение. Разобрать почерк маркиза оказалось делом нелегким, но Кульмье понял, что это тот самый листок, который де Сад дал Латуру после попытки последнего убить его. Он-то и заставил Латура отказаться от намерения привести в исполнение свой замысел и лишить де Сада жизни. Кульмье прочитал это стихотворение:
Кульмье закрыл глаза. Ему было грустно. Он чувствовал себя обманутым. Он потерпел поражение. Злодеяниям убийцы положил конец листок бумаги с тринадцатью строчками, а вовсе не великий Кульмье. Он вернул стихотворение туда, где его нашли, и удалился в свой кабинет. В ту ночь он думал, как ему отделаться от Латура. Но утром раскаялся в своих мыслях, по утрам его всегда мучили угрызения совести. Он решил позволить старому слуге де Сада остаться в Шарантоне свободным человеком до конца жизни.
Каким образом я оказался здесь, в этой комнате, где всегда холодно?
Почему на меня так внимательно смотрят? Как будто изучают снова и снова. Исследуют, вскрывают. Лишь бы не оставить в покое. Что они обо мне думают? Какие употребляют слова? Какими словами они говорят обо мне?
Я чувствую себя нагим. Я слишком стар. Большая часть времени уходит у меня на попытки заснуть. В полудреме я думаю о себе, о том, кем я был. Но эти мысли такие неуловимые. Больше ни в чем уже нет смысла. У меня осталось только воображение. В воображении я вскрываю череп маркиза, но не нахожу там того, что искал. Эта фантазия без конца повторяется, других у меня нет. Я просыпаюсь и плачу, потому что старый аристократ уже умер.
Мои мечты стать великим ученым были смешны, но я не смеюсь. Для этого я слишком опустошен.
Я чувствую себя нагим. И слишком старым. С таким возрастом невозможно смириться. Я никогда не хотел жить так долго.
Иногда ко мне заходит директор Кульмье. Его прозрачный взгляд причиняет мне боль. Он задает вопросы, хотя знает, что не получит ответа. Думаю, он знает обо мне больше, чем следует, и уж конечно больше, чем мне хотелось бы. Он расспрашивает меня об Онфлёре, о моей матери. О Париже, о старом аристократе. Я молча смотрю на него. Не двигаюсь. Молчание – единственная сила, какая у меня еще осталась.