Латур сидел под обеденным столом и мирно играл. Совсем маленький, он был уже очень ловким и проявлял особый интерес к мелочам. Однажды он поймал двух кузнечиков, осторожно прижал их задние лапки и крылышки к туловищу и оторвал им передние лапки. Кузнечики стали неповоротливыми, они уже не могли ни летать, ни прыгать. Они ползали по кругу, оставляя за собой на каменном полу полоску зеленой слизи, словно из них сочилась краска. Латур сидел неподвижно и следил за красивыми насекомыми. Слушал их приглушенную песню. Застывший и сосредоточенный, он наблюдал за их движениями. Детское лицо засияло, когда один кузнечик, собрав силы, оттолкнулся задними лапками, взмахнул крылышками и упал обратно, его усики были вытянуты вперед, точно руки. Лицо Латура изменилось, взгляд наполнился состраданием. Он наклонился к глазам кузнечика, но они были как мертвые. Тогда он щелкнул кузнечика по хвосту, и тот сделал новый прыжок вперед. Латур, довольный, улыбнулся.
Он выбрался из-под стола. Очень осторожно, чтобы не спугнуть радость. Взглянул в лицо матери, давясь от смеха. Она отложила свои бумаги и счета и взяла его на руки, а он закрыл глаза и прижался носом к ложбинке между ее огромными грудями, пахнущими оливковым маслом и потом. Трудно описать это наслаждение. Латур покрыл мать горячими поцелуями. Когда же она заперлась от него в спальне, он стал дергать ручку двери, но попасть внутрь не мог. Он знал, что мать там, но она не отзывалась. Латур долго слушал под дверью. В комнате было тихо, и он вообразил, что эта тишина означает, что матери там нет. Наконец она вышла к нему, и он обнял ее с таким жаром, что ей стало стыдно.
В глазах людей Бу-Бу была ростовщицей и потаскухой, наживающейся на процентах и кредитах, жадной и грубой. В ее доме царила тишина, заставлявшая звучать все предметы – сковороды и кастрюли, монеты и даже перья, когда она писала долговые обязательства, и прошло немало времени, прежде чем Латур обнаружил, что его мать умеет дарить не только блаженство.
Когда мать с сыном, рука в руке, шли по городу, женщины на улице дю Пюи косо смотрели на них из подъездов. Они бранились и плевали им вслед. Бу-Бу делала вид, что не замечает их, но мальчик оглядывался и таращил на них глаза, от его открытого взгляда им становилось не по себе. Они замолкали. Но их домыслы цвели пышным цветом. Мадемуазель Кирос получила по заслугам, родив поросенка, хотя в этом мальчике, несомненно, было что-то особенное. Кто его отец? Ведь Бу-Бу никогда не видели рядом с мужчиной. Уже четыре года она жила одна в простом каменном доме, и трудно было поверить, чтобы кто-то из городских парней бродил вокруг ее жилища и домогался расположения хозяйки. Разве что какой-нибудь слепец вышел из леса? Или Бу-Бу спарилась с козлом, а то и с жеребцом? А может, это согрешил приезжий моряк, до того изголодавшийся по женской плоти, что уже не видел, кто лежит рядом с ним в постели? Старые женщины шептали, что, верно, между ее коленями побывал сам дьявол, дабы пустить на землю свое пагубное семя. Но так как никто никого не видел и доказать что-либо было невозможно, слухи заглохли: женщины решили пренебречь случившимся и делать вид, будто мальчика не существует. Однако это было не так-то просто. Маленький Латур притягивал к себе городских кумушек. Они исподтишка бросали на него взгляды и порой окружали его на тихих улочках. С нескрываемым любопытством они изучали Латура и находили любые предлоги, чтобы прикоснуться к его сморщенному, как печеное яблоко, лицу. Они хихикали и задавали ему глупые вопросы. Однажды утром жена священника застала трех молодых женщин, укрывшихся с Латуром за соляными складами.
– Оставьте его и ступайте прочь! Прочь! Или вы не видите, что в нем живут дьявол, змей и рыкающий лев?
Она ткнула в Латура дрожащим указательным пальцем, и женщины более внимательно посмотрели на мальчика. На его лицо, почти лишенное подбородка, кожу в складках, большие грустные холодные глаза, и по телам их пробежала дрожь ужаса. Они подняли глаза на жену священника и согласно закивали головами. Похожая на скелет, она дрожала от негодования.
– Распутницы! Вы кончите в аду! Разве вы не видите, что он уже играет вами?
И она завела долгую речь об искушении и грехе.
– Я заставлю своего мужа заняться им, – закончила жена священника и удалилась восвояси. После того случая женщины Онфлёра уже опасались приближаться к Латуру. Каждое воскресенье священник по настоянию жены предупреждал своих прихожан, чтобы они не позволяли любопытству и глупым желаниям взять в них верх над благопристойностью, разумом и верой. Но женщины украдкой все-таки поглядывали на Латура и подкрадывались к нему поближе, делая вид, что заняты совсем другим.
Когда Бу-Бу редкий раз выходила из своего дома с его мягкими тенями, дома, ставшего продолжением ее тела, ее членов, плоти и запахов, и вперевалку спускалась в город на рынок, горожанки отворачивались от нее. После рождения на свет Латура страх и ненависть к ней, любопытство к ее внешности перешли в равнодушие. Онфлёр как будто забыл о Бу-Бу, и постепенно она тоже забыла о нем. Однако никто из горожан, или приезжих торговцев, или моряков, напивавшихся в стельку в трактирах, – ни одна живая душа ни разу не сказала ей доброго слова. Только тот мужчина, что пришел к ней однажды ночью, и Латур. Онфлёр перестал тревожить Бу-Бу, и она больше не боялась, что она плохая мать. В одной книге она вычитала фразу, которая ей так понравилась, что она могла часами сидеть и перечитывать ее. «И тогда она достигла эквилибриума своей жизни». Эквилибриум – равновесие. Это слово вызывало почтительность, требовало соблюдения дистанции, и Бу-Бу убедила себя, что именно этого она и достигла. Эквилибриума своей жизни. Ее занимало это слово и мысль о том, что она обрела гармонию. Однако, вопреки этой недавно обретенной гармонии, случалось, что былой страх пробуждался в ней, как призрак тех забытых времен. Она убеждала себя, что это лишь случайность. Ведь она «эквилибристка». Каждый раз, когда страх выгонял ее из дома или заставлял запирать двери и прятаться в укромные углы, она воспринимала это как измену самой себе. Тогда она раздражалась и бросала в мальчика все, что попадало под руку. В сумерках она доставала книгу и при колеблющемся свете лампы читала приносящие покой изречения.
Прошло несколько лет, прежде чем Бу-Бу наконец поняла, что Латуру не чужда злоба. Она пыталась терпеливо говорить с ним, ибо разделяла точку зрения своих приемных родителей, что от природы все люди добры, и не сомневалась в этом. Латур был любознательный мальчик. В саду под засохшей яблоней он устраивал театральные представления, ампутируя насекомым крылья или конечности. Он любил гулять в яблоневом саду и смотреть на бабочек, которые прилетали туда откладывать в цветах яйца. Громким криком он подбадривал тучи непарного шелкопряда, к вящему раздражению управляющего, который безуспешно пытался уничтожать вредителей. Латур бегал в темноте и кидал камнями в звезды.
– В другой раз я попаду в тебя!
Он гонял кошку вокруг дома, и однажды утром Бу-Бу нашла ее висящей на дереве. Латур упрямо отрицал, что имеет к этому отношение, в сумерках возле дома слонялись какие-то парни, говорил он и сам верил своим словам. Бу-Бу видела, что он лжет, но и на сей раз лишь сказала ему, что убивать животных – грех, он не должен этого делать. Если бранить его с любовью в голосе, он в конце концов поймет разницу между правильным и не правильным, думала она и заставляла себя забывать о его проступках.
Латур только улыбался и с отсутствующим видом смотрел мимо нее. А иногда разражался смехом, слушая ее наставления. Ему были неведомы чувства, которых, по-видимому, от него ждали и которые он легко мог бы изобразить, но он уже давно считал их смешными и бессмысленными. В чем ему раскаиваться? Он убил кошку. И что с того? Ведь кошка убивает птиц. Птицы пожирают насекомых. Почему он должен притворяться, будто раскаивается? Латур не понимал огорчений Бу-Бу.