Женщины рода Блэкберн никогда не любили публику.
Мужчины, чья одежда все еще была липкой от крови Себастьяна, развернулись и направились к своим хижинам. Одни хранили гробовое молчание, другие болтали, широко распахнув глаза: ужас перед пережитым заставлял их снова и снова пересказывать, как все случилось.
Наутро Себастьян Фарс очнулся и обнаружил, что его раны волшебным образом затянулись, а кровь течет, как полагается, по венам, а не на пол.
Следующие два дня Рона долечивала доктора, а он читал ее драгоценные тома греческих мифов, позволяя двум ее псам лежать у своих ног. По вечерам они раскуривали трубку розового дерева под усыпанным звездами небом и обсуждали общее призвание. Он рассказывал о кожаных жгутах и настойке опиума, Рона – о том, как латать раны магией и как действуют бессчетные лекарственные травы. Ночью они скрепляли союз, шепча клятвы и окропляя простыни потом вместо святой воды.
Затем, всего через три дня после происшествия, Себастьян вспомнил, что связан узами брака и что у него есть жена и трое детей, которых он собирался через несколько месяцев вызвать сюда. Убеждая себя, что произошедшее между ним и Роной было всего лишь кратким помутнением рассудка, он сбежал из кедрового домика Роны через заднюю дверь, обошел дальней дорогой спящих на участке чудовищных псов и ушел домой, чувствуя между ног жгучий стыд за содеянное.
Когда он наконец решился рассказать о своей ошибке остальным мужчинам, все нервно засмеялись и легко простили товарищу то, что договорились считать невольным прегрешением.
– Ты был очарован, – провозгласил Саймон Мерсер.
– Несомненно, ты пал жертвой темной магии, – согласился Отто Бирх.
– Она, должно быть, шептала над твоим одром болезни заговоры, – предположил Мак Форгетт, – или опоила тебя зельем.
– Боже, какое может быть иное объяснение! – воскликнул начальник порта. – Разделить ложе с такой женщиной? С подобным созданием? Временное помешательство, не иначе!
Благодаря судьбу за то, что ведьма не положила глаз на них, остальные семеро предпочли забыть, что она спасла их товарищу жизнь, и понадеялись, что она уйдет с острова своей дорогой если не в тот же день, то уж, по крайней мере, до прибытия их жен и детей.
Себастьян Фарс не мог так же легко этого забыть, и его начали снедать мрачные мысли.
Он не мог заснуть ночью, поэтому лежал и думал. Если Рона могла колдовать над ним, если ее чары и наговоры исцелили его, разве из этого не следовало, что она с такой же легкостью могла использовать свою черную магию ему во вред? Во вред его жене? Его детям?
Рона ни о чем таком не думала. Но она чувствовала, как растущая паранойя Себастьяна Фарса пускает корни в ее мозгу, как живучий сорняк. В скором времени этот мужчина – которого она пригрела в собственной постели, кормила едой, приготовленной собственными руками, и окропила собственным потом – начал представлять себе, как ее труп плавает в озере лицом вниз. Рона поражалась, как быстро его страх и вина переплавились в ненависть и презрение.
Лето шло своим чередом: дни были жаркими, а ночи – и того жарче. Потом пришла осень и окрасила все деревья на острове в золотистые тона. В конце октября, проснувшись, все увидели, что землю впервые припорошило снегом. А потом, ровно год спустя с того дня, как Рона прибыла на остров, Себастьян Фарс решил взять дело в свои руки.
– Если мы хотим очистить от нее остров, – сказал он своим братьям по оружию, – мы должны сделать это немедленно, пока она не успела отравить души наших жен и дочерей. И пока наши сыновья не пали жертвами ведьминских козней.
Они двинулись в наступление, вооруженные огнестрельным оружием и факелами, невежеством и страхом. Их страх пролился на горящий дом Роны дождем и осел как пепел. Он не дал им увидеть, что языки пламени только ласково лизали ей бока, как шершавый язык дикой кошки. Они не увидели, как она легким шагом выскользнула из задней двери вместе со своими псами, как их пули лишь протыкали ей кожу и плавились, стекая на землю ручейками жидкого свинца. Они не видели, как она стояла, укрывшись среди деревьев, темной тенью в ночи, а низкий рык ее псов звучал как отдаленные раскаты грома. Баюкая укрытый под юбками растущий живот, Рона смотрела, как первая восьмерка сжигает ее дом дотла.
Потом, пьяные от виски и азарта охоты, мужчины копались в останках дома Роны. Они не нашли ничего, кроме гипнотического лилового стеклянного глаза, взиравшего на них из пепла. Они дерзко водрузили его на стену Уиллоубаркской продуктовой лавки вместе с другими их трофеями – чучелами фазанов и диких индеек и головой чернохвостого оленя. Форсайт Стоун, протестантский пастор, сравнил его с широко раскрытым глазом бури. Он утверждал, что этот глаз – свидетельство их героизма. На самом деле он только лишний раз свидетельствовал о том, что первая восьмерка состояла из полных кретинов.