Помню спросила тогда саму себя: разве существует аллергия на холод? Но с каждой прогулкой, и по тому, в какой степени учащались осенние дожди и понижалась температура за окном, я убеждалась в этом все чаще. Так жалко мне было бедного мальчика, ведь он не мог контролировать избыточное слезотечение и никак не мог противостоять ему, разве что и вовсе не выходить на улицу. Каждый раз при виде его заплаканного личика и светло-голубых глаз, утопающих в слезах, я сама едва сдерживала себя. С тех самых пор я никогда не выходила из дома без парочки хлопковых платков в сумочке.
Но некоторые ритуалы Артура не поддавались никакому объяснению и напрочь вводили в ступор. Прежде чем лечь в кровать, он обязательно должен был постучать три раза по изголовью, шесть раз по стене и девять раз постучать кулаком по изножью, а после проверить не спрятались ли под кроватью кровожадные монстры. Когда мальчик нервничал, он вставал на цыпочки и плавно перекатывался с носка на пятку несколько раз подряд (я никогда не считала сколько это длилось, но скорее всего он мысленно отсчитывал определенное количество, и число это наверняка было кратно трем), при том одновременно напевал мотив гимна нацистcкой Германии без каких-либо слов.
А любовь его к динозаврам была безгранична. Каждый день недели был строго расписан: в понедельник он читал вслух про мегалозавров, по вторникам и пятницам про гилеозавров, по средам и четвергам были игуанодоны, а все выходные занимало чтение романа Артура Конан Дойля «Затерянный мир». Он знал об этих гигантах все, что только можно, знал наизусть каждую строчку романа и восхищался тому, как прекрасно автор описывает хищников. Я же мысленно ужасалась подобному отталкивающему описанию кровожадных динозавров с упоминанием огромной кровавой пасти и безобразной кожи с нелицеприятными волдырями, а также тому, кого они предпочитали на обед.
С обучением у него и вовсе было туго. Бедный профессор Шмидт мог несколько часов подряд разъяснять Артуру наипростейший пример, а тот лишь глупо улыбался и ритмично постукивал подушечкой указательного пальца по столу. Терпению старика Шмидта можно было позавидовать. Но Артур Шульц был не так прост, как казалось, и несмотря на то, что простейшие примеры давались ему с непосильным трудом, то со сложными задачками и уравнениями он справлялся на раз два. Это удивительное явление ничем не подкреплялось и совершенно нам всем было непонятно. Как мог шестилетний мальчик за пять минут решить задачу, с которой обычный взрослый справляется только спустя несколько минут тяжелых подсчетов и долгих дум? Я практически сразу же заметила, что с неточными науками у Артура была беда, а вот к точным наукам он проявлял больший интерес, и уж тем более дружил с цифрами и как-то по-особенному с ними обращался.
Впрочем, он не воспринимал свои победы как радостное событие и не обращал внимания на похвалу учителя. А когда у него не получалось прочесть парочку страничек из учебника анатомии или истории, решить простейшую задачку или ответить на вопрос профессора — мальчика накрывало какое-то страшное безумие. Он рычал как зверь, мог встать и со злостью разбросать учебники по всему саду, разорвать ненавистные тетрадные страницы, а мог и вовсе начать биться головой об стол как умалишенный. Когда я впервые столкнулась с подобным его поведением, то замерла как вкопанная, совершенно не зная, что же нужно было делать. Но профессор Шмидт жестами подсказал мне заключить мальчика в объятия. И действительно, практически сразу же после моего прикосновения, Артур обнял меня в ответ, и стояли мы так на заднем дворе минут пятнадцать. Теперь же как только я слышала рев из комнаты или беседки, тут же подрывалась с места и бежала к мальчику. Стоит признать, что ни один член семьи не был в силах успокоить его в приступах гнева. Эта роль по странному стечению обстоятельств отводилась лишь мне одной.
Уже после недели, проведенной с Артуром, я начала подозревать, что он чем-то болен, вот только не понимала, чем именно. Задавать подобные неуместные вопросы фрау Шульц я не решалась. Мой немецкий оставлял желать лучшего, да и неизвестно как повела бы себя женщина в ответ на столь бестактные вопросы.
Первые несколько месяцев меня, откровенно говоря, настораживало, пугало, а иной раз и раздражало столь странное поведение Артура. Но ровно до тех пор, пока я окончательно не убедилась, что бедный мальчик болен какой-то неизвестной болезнью. Порою мне становилось настолько его жаль, что я ссылалась на недомогание и бежала в ванную комнату, чтобы как следует проплакаться. Он был настолько добрым ребенком, что сердце мое тотчас же сжималось от жалости и непонимания, почему судьба распорядилась ему родиться именно таким и страдать всю жизнь.