Суета, связанная с подъемом и одеванием, несколько прояснила мой рассудок. И уже в коридоре мой здравый смысл начал сначала робко, а затем все более уверенно бунтовать против окружающего. Вскоре этот бунт увенчался успехом, потерпевшее временное поражение эго, отвечающее за юмор, было загнано в дальние уголки сознания, а интеллект начал 'молотить' в полную силу, анализируя информацию, которая, по здравом размышлении никак не соответствовала всему, что предшествовало моему мучительному пробуждению.
Спусковым крючком для моего мозгового штурма явился снег. Да - да, самый обычный снег, который выпадает зимой. И объяснить его появление на подоконниках не особо чистых окон я ничем, кроме как внезапным пришествием зимы, не мог. Но, спрашивается - откуда зима в разгаре лета? Или меня переместили из солнечного летнего Хабаровска в заснеженную Сибирь, где медведи ходят в ушанках и пьют паленую водку? Но эта мысль была бы уместной для москвича, для которого все, что расположено чуть восточнее (а особенно - северо-восточнее) МКАДА - уже терра инкогнита (некоторые говорят откровеннее, 'ссыльно-каторжная местность'). А любой нормальный русский человек в курсе, что летом, вообще-то, в Сибири, даже в Якутии жарче, чем, скажем, в Москве - таковы уж особенности резко континентального климата.
Судя по тому, что я мог видеть из окон коридора, по которому меня конвоировали, место, где меня содержали, располагалось в городе - я видел крыши домов, да и сама площадь застройки говорила о том, что я не в глухой тайге. Плюс - сравнительно широкая река, чьи свинцовые воды я ясно увидел, бросив взгляд поверх каменных стен, огораживающих комплекс строений.
Одно то, что в черте города расположена тюрьма - а как иначе назвать комплекс массивных зданий с вооруженной охраной, зарешечатыми окнами и металлическими стенами, окруженный высоченной каменной стеной с часовыми наверху? - вызывало у меня множество вопросов.
Конечно, располагать тюрьму в городе - не запрещается, как мне помнилось, однако, густая застройка по берегам реки и роскошь дворцов, которые успел зацепить взгляд, не могли не привести меня к выводу, что тюрьма располагается в самом центре этого города. А это уже было, мягко говоря - необычно. Потому как все колонии и тюрьмы, с которыми я имел опыт познакомиться - располагались либо на окраине города, либо далеко за его пределами, дабы не вводить сидельцев в соблазн сорваться, перемахнуть через сетку забора и скрыться среди домов. И, к слову - а где прожекторы на вышках?
Разобрать еще больше деталей я не успел, так как коридор закончился и меня повели вниз по лестнице.
Внутренности тюрьмы так же вызывали вопросы. Учитывая, что меня содержали в блоке с камерами - почему коридоры не снабжены решетками? Или здесь настолько уверены, что заключенные не побегут - и поэтому охрана ходит невооруженная, режим - всего лишь видимость. И, где привычные для тюрем люминесцентные лампы, кабели проводки...?
Не думайте, что я настолько компетентен в планировании помещений тюрем, но, смею заверить - хватает одного раза побывать в любом из учреждений этого типа, и отсутствие многих вещей - например - электричества - будет бросаться в глаза так же, как и носорог на Красной площади.
Мой вояж закончился перед металлической дверью. Конвоир отодвинул массивный засов, втолкнул меня внутрь.
Помещение с деревянным столом в центре, без окон встретило меня тусклым, мерцающим светом как будто сошедшей со стендов Политехнического музея расположенной в центре стола 'лампочки Ильича', даже из-под антикварного зеленого матерчатого плафона была видна ее непривычная форма - с 'сосочком' на баллоне. В свете лампы была видна такая же, как лампа, безумно архаичная пишущая машинка (в голове мелькнуло название - 'Ремингтон'). Всё, кроме стола и небольшого куска пола вокруг него, было укрыто в полутьме. Так что, понять истинные размеры допросной камеры я не мог. И это слегка настораживало.
Конечно, разум подсказывал, что оперативник, который собирался сейчас со мной работать специально обставил ситуацию таким образом, чтобы создать мне некомфортные условия, вывести меня из равновесия, в общем, надломить волю к сопротивлению. Но, как вы понимаете, быть готовым теоретически и в реальности 'с непреклонностью встретить тяготы' это совершенно не одно и то же. И, кроме того, дрожащие коленки, трясущиеся руки и дурнотно кружащаяся после болевого шока голова не добавляли мне уверенности. Так что от открывшегося мне в кабинете вида я откровенно струхнул. За двадцать с хвостиком лет меня еще не допрашивали в казематах, словно вырванных из исторических справочников о злодействах белогвардейцев в Гражданскую и прочей 'дас блютише штазня'.