Пока Джек оттирал следы от крови и жира в какой-нибудь старой квартирке, я в свое наказание играл в школьном театре. Думаю, я бы получил Оскар, если бы играл офисного работника второго плана. Спасибо академии. Был я в массовке, стоял там, побежал туда, посидел и ушел домой. Главное, что петь не надо. По перерывам я наблюдал за актером первого плана Робином Тейлером. Вот ведь штука. Испанская мыльная опера. Я хочу Робина, Робин режиссершу, режиссерша его не хочет, а Робин не хочет меня. По субботам у нас были дни, которые мы называли “выходным адом”. Без никакого сценария и замысла нам надо было попробовать импровизировать. Дается одно слово. Моя очередь. Простая арифметика, сказать, уйти. Каждый вышедший не знал меня, а я его.
Слово.
Слово.
Эмоция.
Конец.
Не то, чтобы это мне не нравилось, но я тут не по своему желанию, поэтому и нет смысла стараться. Но сегодня все изменилось и формула тоже потеряла смысл. К нам в команду пришла она – лгунья Эмили. Темные волосы спускались ее шее. Моя очередь, моя пара – Эмили. Эмили. Эмили. Если я банан, то она паразит, который живет во мне, и я ее заметил. Убирайся отсюда, зачем ты сюда пришла Эмили, зачем. Я тут отбываю наказание, а ты что тут делаешь! Убирайся! Она ставит свое кофе на пол и медленно залезает на сцену. На нас все смотрят. «Начинай!» – кричит режиссер.
– Спасешь меня, мой принц? – наигранно начинает Эмили. Она собирает свои волосы. На ней странное, черное платье, будто похоронное. Саркастичные шутки только дополняют ее образ.
От кого? От себя самой? Только не это.
– Вы принцесса? – наивно спрашиваю я и шепчу ей в ухо: “Хватит придуриваться, садись! Заканчивай!”
– Самая настоящая! – она крепко берет меня за руку и дает ответ: “Играй, придурок, играй!”. Ее засохшие губы улыбаются. Пьет слишком много кофе. Я тону в ее карих глазах.
– Если ты принцесса, то в чем твоя горечь, твое проклятие или магия? Спящая красавица спит и ждет принца, Белоснежка красиво поет, а что насчет тебя?
– А я совращаю мужчин! – Выкрикивает она и повергает зал в шок. Честно сказать, я и сам удивился.
Она из тех, кто не менял свою прическу месяцами, ходил по улице в солнечных очках и продавал йогурт по цене в два раза выше в младших классах. Эмили. Так мы и начали видеться чаще, чем обычно. Суббота. Адские выходные. Паразит в банане.
Шестая глава.
Я прокисший банан. Встаю с постели и заправляю ее. Меня разбудили громкие звуки снизу, и я сейчас достаточно смелый, чтобы сказать призракам: «Остановитесь! Хватит болтать! Найдите себе другое место для тусовки, черт возьми!».
Я слышу голоса, которые иногда прерываются ржавыми каплями, которые капают с не менее ржавого крана. Джек и я сто раз пытались остановить воду, но никак. Капля за каплей, несмотря ни на что капало и капало. Мне было хорошо почти месяц, что уже победа. Тренировки приносили плоды. Но сейчас я придерживаюсь правил: не смотреть подолгу в зеркало, резко не оборачиваться, не затыкать мысли в голове: иначе я задохнусь в тишине. Я повсюду вижу глаза, которые окружают меня, когда я один дома. Темные пятна на банане. Они меня окружают. Джек начал появляться дома все реже и реже, а когда мы наконец-таки собираемся вместе дома, то обычно смотрим матч по телевизору и обмениваемся несколькими фразами. Мы были похожи на своего рода типичную американскую семью, где отношения отец-сын сводятся на ноль после восемнадцати. Я надоел Джеку, а Джек надоел мне. Все взаимно. Мои галлюцинации становились все сильнее. Однажды, я открыл дверь в спальню Джека, увидел там призрака и быстро закрыл. Глаза и призраки – не одно и то же. Призраки безобидные, но иногда пугают до чертиков, появляясь в неожиданных местах. Я их вижу, а глаза я только чувствую, они дышат мне в спину, я оборачиваюсь. Пух. И их нет. Становилось мне хорошо только в «бесполезном» актерском кружке. И теперь, мы собираемся сами по воскресным вечерам у меня дома: Джека все равно по долгу не бывает. Чтобы не сойти с ума я повторял свое имя, фамилию, возраст.
Повторение.
Повторение.
Повторение.
Мы ловили кайф от каждой минуты, проведенной в своем роде клубе-анонимных актеров «Катарсис». Каждую минуту мы вели себя так, как не вели бы себя в реальной жизни. Все, что мы видим, все что мы слышим в клубе уходит с нами под землю. С каждой новой встречей мы вели себя раскрепощеннее, голоса становились громче, роли становились более дерзкими. У нас не было сценариев, не было цели. Было только два правила: