Служба давалась ему нелегко, в связи с чем здоровье оставляло желать лучшего. Но, по мнению его сурового отца, главной причиной недомогания была недостойная жена Варвара, с которой Павлу следовало бы, по его мнению, расстаться. “Купеческая дочь, она была интересной женщиной и якобы крутила романы в среде командиров. Но насколько я знал мою мать, это могло быть лишь женским кокетством. В дальнейшем она оказалась исключительно ответственной за семью, мужественным и жертвенным человеком. И никогда больше не выходила замуж. Моя мама, твоя, Даниил, бабушка, по сути, спасла меня”.
Павел Александрович был преподавателем военной Академии в звании полковника. Он уже был автором нескольких исторических книг о войне 1914-1917 гг. Одна из небольших книг о военных операциях царской армии, в некоторых он лично участвовал, называлась “Cлуцкий прорыв”. В марте 1938 г. Михаил Александрович был награждён юбилейной медалью “ХХ лет РККА”, группу награждённых командиров сфотографировали для газеты “Красная звезда”. А в июле того же года, во время отдыха на курорте был арестован прямо за обеденным столом. Его жене, бывшей в положении – уже животик появился, настойчиво посоветовали срочно вернуться в Москву, не подавая вида окружающим, – записал Даниил сообщенное отцом.
Павел Александрович якобы входил в группу заговорщиков против тогдашнего наркома обороны Гоношилова. Вероятно, кто-то из коллег донёс или оговорил его под пытками: командиры якобы обсуждали способ устранения наркома, которого они считали некомпетентным для руководства вооруженными силами страны. Существовал ли этот заговор на самом деле или нет, неизвестно, но мнение о наркоме по сути было правильным: гражданская война миновала более 20 лет назад, и её герои не годились в современных условиях в качестве военачальников. И вскоре после начала войны с Гансонией Властитель№1 снял Гоношилова и Забубённого с высших командных постов. Но в 1938 г. обвинение Павла Александровича входило в печально известный масштабный заговор командиров РККА, когда было обезглавлено почти всё руководство Красной Армии и сотни военачальников были отправлены в лагеря или сразу на тот свет – к радости и изумлению фюрера.
Ту историю Даниил хорошо знал, успел многое прочитать, поэтому его куда больше интересовал дальнейший ход связанных с дедом событий.
Удивительно, но наказали его не по самой жестокой, 58-й расстрельной статье, дав лишь 5 лет лагерей с ограниченным правом переписки. По тому времени, детский срок. Попал он в Заполярье. В 1943 г., ещё во время войны, когда его лагерный срок истёк, наивный дед с радостью написал Варваре, что “мы скоро будем там, где все”, т.е. на фронте. Увы…
В лагере дело Павла Александровича решилось иначе, чем он думал. Вместо освобождения и отправки в действующую армию его ждал пересуд и новые 5 лет, которых он не пережил. Зимой того же года он умер, как известили позже жену, “от воспаления лёгких”, что, видимо, было правдой.
Некоторые родители относятся к своим маленьким чадам, как к большим, а другие – к большим, как к маленьким. Даня сызмалетства ощущал отцовское стремление говорить с ним, как со взрослым, и ему это льстило. Сергей Павлович по натуре был сухим и малоэмоциональным, занятия преданиями старины глубокой, и не славишскими, а западноевропейскими, позволяли ему погрузиться в мир, далекий от треволнений сегодняшнего дня, изолироваться, запереться в капсулу. Так было спокойнее и безопаснее. Даниил вырос совсем иным, отцовское влияние прошло по касательной, если вообще существовало.
О том, что происходило после ареста главы семьи, он в общих чертах был осведомлен из прежних воспоминаний отца. Урывистые, без особых деталей, такие же сухие, как излагавший их человек, воспринимаемые на слух, без записей разговоров, они требовали уточнений, и Даниил начал вновь дотошно выспрашивать отца, как же все было.
Сергей Павлович посвящал в подробности жизни матери и себя самого, росшего без отца и какой-либо помощи. Тетрадь полнилась новыми и новыми страницами, испещренными корявым, некрасивым почерком сына.
“Моя мама, твоя бабушка Варвара рассудила верно, означив путь к спасению, – отец в последние годы жизни говорил медленнее прежнего, тянул, порой буквально выдавливал из себя слова, задумывался, подбирая более точные формулировки, то и дело снимал очки в толстой оправе с выпуклыми стеклами, отчего выглядел по-детски растерянным, не похожим на себя. Больше всего, по его откровенному признанию, боялся старческой деменции. Занятия наукой давали, как он считал, некоторую гарантию, что такого с ним не случится, и он не превратится в овощ. Отец сильно похудел, лицо вытянулось, на лбу и лысеющем черепе обильно проступили пигментные пятна, в глазах маячил испуганный блеск. Даниил жалел его. – Да, путь к спасению… И в лагере, и на воле требовалось хорошо соображать, не делать лишние потуги – в противном случае шансы выжить становились минимальными”.