– И правильно, быть евреем сейчас не зазорно, – ввернула захмелевшая Капа. Дан поежился, Юл махнула рукой: чего тут обсуждать, Лео сдвинул брови – реплика не понравилась.
– Зачем врать, коль и так верят? – непонятно было, к кому или к чему относилась новая фраза Капы, обмахивавшейся бумажной тарелкой в виде веера. – Фу, взопрела…
– Инда…
– Чего инда? – не поняла.
– Ничего. Классику знать надо, – неожиданно для себя самого резко, с вызовом ответил Дан. Капа вылупилась на него и как ни в чем не бывало:
– Постоянно резать правду-матку – идиотство, и постоянно врать – плохо, золотая середина нужна, – не умолкала она. – Ты же мужу не говоришь о своих изменах. И он своих баб скрывает. И все существуют нормально, пока кто-то кого-то не уличил.
– Хрень собачья, – взъелся Дан. Особа в парике начинала злить. – Жена, муж, измены… Кому это интересно? В одной книге умной написано: герой беседует с гомункулом, спрашивает, как различить добро и зло – ведь зло часто выступает в личине добра, и это на каждом шагу. Существо из колбы разъясняет: “Если то, что ты делаешь и чему учишь, тяжело тебе, значит, ты делаешь доброе и учишь доброму. Если учение твое принимают легко и дела твои легки тебе – значит, ты учишь злому и делаешь зло”.
– По стечению обстоятельств героя умной книги, которую ты упоминаешь, зовут Дан, – Лео улыбнулся и лицо его приобрело особое, почти торжественное выражение первооткрывателя некой истины.
“Этот рыжий – образованный малый, ничего не скажешь”, – подумал Дан с долей зависти – в его возрасте я знал много меньше…
– Мне мысль пришла здесь, в пансионате, – заторопилась высказаться Юл. – Ложь, если вдуматься, это ведь и есть зло, ненависть, а правда – любовь, добро. Разве не так?
– По твоей логике понятно, почему зло перевешивает добро, а ненависть – любовь, – Капа вытерла салфеткой вспотевшие щеки. – Вранья-то куда больше…
– Может быть, – не стала возражать Юл. Сидевшую напротив завистницу она не воспринимала и вовсе не жаждала вступать в спор.
Разговор перепорхнул на имена: знаменитый режиссер пару лет назад снял дорогостоящий исторический сериал о победоносных войнах Славишии: в кинотеатрах сериал побил рекорд по сборам, гоняли его по зомбоящику несметное количество раз, получалось, что всегда, без исключений, на нас нападали и страна вынуждена была давать отпор, а сама никогда ни на кого… Чистая заказуха. И ведь талантом бог режиссера не обделил, а вот поди ж ты…
– Подлинный талант, скажем, литератор, режиссер, художник, по сути своей либерал, – Лео произнес с нажимом на последнее слово. – С властью под ручку не ходит, не ластится к ней, ему это органически чуждо, он по другую сторону, а бездарность всегда консервативна в нашем, славишском, убогом варианте – так и норовит примазаться к власти, без мыла в жопу влезть. Надо же чем-то компенсировать творческую немощь.
– Не вполне согласен. А как быть с теми, в чьих талантах сомнения нет, и вдруг перевертышами стали, несут такой бред, что диву даешься.
– Дан, есть, конечно, продажные шкуры, на них пробы ставить негде, есть трусы, есть такие, кто уверяет власть: ребята, я – свой, не трогайте меня, только дайте заниматься любимым делом. Но едва совершили насилие над собой – так мигом испарился талант, словно кто-то невидимый не простил измену и наказал. Примеров полно. Тот же режиссер…
…Пьянка завершилась за полночь. Разошлись с объятиями и поцелуями, как старые приятели. Лео и Капа шли по коридору, обнимая друг друга за талии – похоже, рыжему сегодня не отвертеться, подумал Дан, глядя им вслед.
Юл осталась у него, угомонились они часа через два и заснули, не размыкая объятия. А на рассвете, по дороге в туалет, Дан углядел в щели под дверью клочок бумаги. Поднял, прочитал первую строчку и, не останавливаясь, прочитал залпом остальное, один и второй раз. И пропал сон, в кровати под тяжелое похмельное дыхание Юл он обдумывал смысл записки Лео. Нашел-таки рыжий время сочинить… Видать, Капа не слишком мучила, а может, и вовсе ничего промеж ними не было.
“Дорогой Дан! Прости мою навязчивость: мало того, что наверняка замучил вчера своими откровениями, так еще и к эпистолярной форме обратился. Но ощущение, что не высказался до конца, не добрался до сути. Попробую изложить в этой записке…
Мне кажется, ты не веришь в прозрение народа, в изменение его травмированной психики в случае, если джойстик зомбоящика (помнишь, в одной из лекций эта штуковина упоминалась) попадет в другие руки и с экрана польются совсем иные речи. Действительно, трудно поверить. Попробовали было – испугались и к прежнему вернулись. Как ерничал доморощенный пиит про народ наш, “они илоты, патриоты, их даже голод не берет, они запуганы до рвоты на поколения вперед…”