Побеседовали мы накоротке, я сослался на прерванную работу и заторопился обратно, паренек, назвавшийся Володей, не стал задерживать, но попросил о новой встрече на следующей неделе. Отказать я не мог. Володя привел меня в дом неподалеку, в двухкомнатную квартиру, хозяйка тут же ретировалась, я понял – конспиративная хата для приватного общения. В этот раз разговор вышел долгий, неприятный, Володя выказал хорошую осведомленность о моем гнездышке, о тех, кто его посещает и о чем говорит. Особо упирал на Глеба. Дескать, ярый антисоветчик, якшается с западной прессой, сотрудниками посольств, похоже, через них собирается отправлять за рубеж свои ненапечатанные тексты под псевдонимом. “В этом мы разберемся, будьте уверены, и с вашей помощью тоже”. Последняя фраза меня насторожила.
Таких встреч было три. Володя выспрашивал, я вертелся, как мог и умел, отвечал на его вопросы уклончиво и предвидел худшее. Интуиция меня не обманула – в конце концов он предложил мне сотрудничество. Как водится, сулил блага – помощь в организации персональной выставки, рецензий в газетах и прочего, а также включение в состав делегации Союза художников для поездки в Париж. Ну, а в случае отказа… Против меня будет заведено уголовное дело по обвинению в антисоветской пропаганде. “Материалов у нас достаточно, можете не сомневаться…”
Я попросил время подумать и в конце концов согласился. Вместе с Володей придумали позывной – Ярослав, я подписал соответствующую бумагу и начал сочинять донесения, назовем их так.
Ты спросишь, почему согласился? Я совершил это неосознанно, точно в бреду, моральные тормоза отказали. Я оказался слабым, подверженным влиянию, моя воля была парализована, ее заблокировали, словно из устройства вынули батарейки или перерезали соединительные провода. Я ужаснулся тому, что натворил, но было поздно. Есть такой синдром Капгра, открыл француз-психиатр: человек верит, что кого-то из его окружения или его самого заменил двойник и плохие поступки совершил не он, а двойник. Так и мне порой казалось – ну не мог я такое совершить, не мог! Умопомрачение нашло…
Я не думал о последствиях. В мозгу пульсировало: они могут состряпать дело, посадить, и никто за меня не заступится. Подведу родителей, жену, маленького сына. Сломаю себе будущее…
Почему человек совершает подлости? Я думаю, сначала из-за страха, потом от ужаса содеянного, а потом по привычке. И находит оправдания своим гадким поступкам. Непременно находит…
Поверь, Лёнечка, ни о ком я не писал плохо, никого не закладывал – напротив, старался выгородить, сообщить нечто такое, что не могло грозить карами. Главная опасность таилась в запрещенных рукописях и книгах с того берега. Я указывал: приносили неизвестные мне люди, знакомые тех, кто бывал постоянно – двери мастерской открыты, благонадежность гостей я не проверял, да это невозможно – и также уносили после прочтения, что же касается тиражирования крамолы, сие мне неизвестно. Володя читал и не комментировал, лишь изредка брови и уголки рта сдвигались в намеке на скепсис – уж больно гладко на бумаге. Я догадывался: он знает куда больше сообщаемого мной, скорее всего, имелись и другие осведомители того, что происходило в мастерской, но я оставался верен избранной тактике.
Более всего их интересовал Глеб. По требованию Володи я пытался осторожно расспросить друга о пересылке рукописей, точнее, делал вид, сам же вообще этой щекотливой темы не касался, а в донесениях указывал – Глеб молчит по этому поводу, как партизан на допросе. Так продолжалось до того страшного июльского вечера…
Лео слушал сообщаемое дедом и на языке вертелось: зачем он рвет душу себе и мне, не лучше ли держать втуне, погребенным в развалинах памяти, как после землетрясения? Это ведь своего рода эгоизм. Подумал ли дед, как теперь жить мне, обремененному знанием тайны, которую лучше не раскрывать, лучше для всех… И как я теперь смогу относиться к нему…
Чем острее колол вопрос, тем яснее Лео понимал – это необходимо, не столько деду, сколько ему, внуку, по существу, начинающему жить.
– Меж тем Володя выполнил обещание и действительно помог с персональной выставкой. Прошла с успехом, было много народа, купили несколько полотен, появились новые заказы. Две газеты напечатали хвалебные отзывы с моей фотографией. Я купался в лучах славы (дед иронически сощурился), мне казалось, что я и вправду такой талантливый и самобытный, как об этом пишут в рецензиях, и на мгновения забывал, кому и чему обязан успеху.