- Мой размер. Благодарю, - она сунула пистолет в карман, обогнула Йону и бросила куртку на скамейку. – И пусть порванную штору отремонтируют, - буркнула Харди и пошла к работающему душу, чтобы смыть с себя мыло.
Тело ломило. Рубцы от паяльника на руках стали ныть. Пальцы немного отекли. Похоже, завтра они снова перестанут гнуться. Харди повернулась лицом к застывшим людям, внимательно наблюдавшим за ней.
- Хотите называть меня Триоза, я не против. И передайте своим дружкам, что меня учили убивать таких, как вы. Заявитесь еще раз – я вас убью, - Харди отвернулась и продолжила мыться.
Спустя несколько минут в помещении никого не осталось. Руки Харди вновь начали трястись. Она вся начала трястись. Харди сделала воду погорячее и присела на пол.
***
Ети вернулась за ней спустя минут тридцать. Харди успела почистить зубы какой-то жесткой гигантской самодельной щеткой. Два месяца кряду она их мыла намыленным пальцем, а теперь дорвалась до щетки и повредила десны. Завернув вещи в мокрое полотенце, она направилась следом за Ети.
Миновав еще несколько туннелей, они вышли на огромную круглую площадку. По окружности от нее вверх поднимались ступеньки. Они вели на этажи, кольцом замыкающие пространство вокруг. На этажах были расположены низкие проемы, занавешенные такими шторами, какая была в моечной.
- Это – один из жилых блоков, - пояснила Ети. – Пойдем, я покажу тебе твою комнату.
- Это пещеры? – предположила Харди.
- Мы называем их комнатами. Пойдем, - Ети стала подниматься по лестнице вверх. – Отбой в одиннадцать вечера. Если кто-то шумит после одиннадцати, ты имеешь право выйти и врезать ему. То же самое могут сделать и в отношении тебя. Во время праздников разрешено не ложиться до двенадцати. Но с двенадцати до пяти – святое время.
- Подъем всегда в пять? – уточнила Харди.
- Каждый день, кроме воскресенья. В воскресенье можно спать до семи. После подъема все идут в моечные. Ты запомнила дорогу к своей?
- Да, - кивнула Харди, поднимаясь следом за Ети все выше и выше.
- Если встанешь раньше других – помоешься первой. Если проспишь – опоздаешь к завтраку. Завтрак с понедельника по субботу в шесть утра, в воскресенье – в восемь. Обед всегда в час дня. Ужин в семь вечера. Таскать еду из столовой запрещено. Если заметят – могут сломать тебе руку в качестве наказания.
- И многие у вас тут со сломанными руками? – поинтересовалась Харди.
Ети остановилась и обернулась к ней.
- Исключения существуют только для болеющих. Особенно это касается детей. Уходом за болеющими занимаются сиделки. Ты узнаешь их по черным повязкам на руках. Если сиделка обратится к тебе за помощью, ты не имеешь права ей отказать. Сиделка может освободить тебя от рабочего дня, если ты заболеешь или если ей потребуется твоя помощь.
Ети сошла с лестницы на восьмом «этаже». Выше располагались еще два «этажа» и потолок. По широкой площадке она прошла к одной из комнат и одернула штору.
- Твои апартаменты, - улыбнулась она.
Харди наклонилась и заползла внутрь. Пещера три на четыре метра. Потолок был высоким. В стене вентиляционная решетка. Харди поднесла к ней руку – оттуда дул прохладный воздух. Старый матрац на полу с непонятной подушкой занимали половину комнаты.
- А белье постельное есть? – уточнила Харди.
- На белье придется заработать. На все нужно зарабатывать. Обувь, одежду, домашнюю утварь приходится покупать. Бесплатно только кормят и лечат, если заболеешь. Поэтому у нас все работают. По-другому выжить нельзя.
Харди спрятала полотенце с щеткой и зубным порошком под матрац и вылезла из комнаты. Раздался звон, похожий на гонг.
- Обед, - кивнула Ети. – Пойдем.
- Харди еще раз осмотрелась, чтобы запомнить расположение своей комнаты.
Они спустились вниз и вышли из жилого отсека в другой туннель. Шли недолго и почти не плутали. По дороге к ним стали присоединяться люди из других туннелей. На Харди они внимания особого не обращали. Не то не знали, кто она такая, не то делали вид, что не знают. Хард заметила, что лысых среди этих людей было достаточно много. А потом она услышала детские крики. Харди остановилась. Ети притормозила и улыбнулась ее замешательству.
- Взрослые вырастают из детей, - улыбнулась она.
- И как у вас тут с рождаемостью? – Харди пошла вперед.
- С рождаемостью у нас все в порядке. А вот со смертностью детей настоящая беда.
Харди и Ети вышли в огромный зал. Люди из разных туннелей выходили туда же, выстраиваясь в извитую очередь на раздаче еды. Они не толкались, не ругались. Спокойно беседовали друг с другом, смеялись, брали железные тарелки, ложки и двигались вперед. В столовую влетели дети. Радостные крики. Счастливые лица. Дети разных возрастов бросились врассыпную. Они подходили ко взрослым, обнимались с ними и встраивались в очередь. Женщины с черными повязками на руках прикрикивали на тех из них, кто вел себя особенно громко. Харди почувствовала дурноту. Совсем маленьких здесь не было. Скорее всего, их кормили в другом месте. А вот детей лет от пяти до десяти было очень много. Старше десяти лет было вполовину меньше. И совсем мало подростков. Слишком мало подростков. Внешне - обычные нормальные дети. Вот только не все в них было нормальным. У многих протезы заменяли руки и ноги. Эти дети были жертвами войны. Этих детей война покалечила.