Ундерлип улыбается. Трясутся пухлые щеки, дрожит цепочка, выбегающая огненной струйкой из жилетного кармана, зыблется упругое полушарие живота...
И вдруг... Именно вдруг. Автомобиль неожиданно застопорил. Захрюкал рожок. Еще раз. Ни с места.
В чем дело? Ундерлип откидывает форточку в передней стенке автомобиля.
- Что случилось, Бенни?
Но от Бенни нет ответа. Шевелит губами, а звук не долетает. Потому что шляпы, котелки и кепи сбились сплошной массой. Рты в движении. Звенит воздух. Факелы. Огненные копья огней. Знамена. Ревет контрабас и бухает барабан.
Когда над головами не красные лоскутья, а полосатые американские флаги, то дубинки полисменов не имеют работы. Оркестр играет "Янки-Дудль", котелки и кени поют "Янки-Дудль". Ку-Клукс-Клан. Полезные ребята.
Ундерлип выходит из автомобиля. Становится рядом с молодцом в полосатой фуфайке и кепке с надорванным козырьком. Сам Ундерлип - хлебный король, вплетает свой благородный голос в хор и с чувством поет "ЯнкиДудль".
Верзила в полосатой фуфайке хлопает по плечу Ундерлипа и подмигивает подбитым левым глазом. Ну, это немножко слишком. Ундерлин отодвигается в сторону и становится на подножку своего автомобиля.
Ионафан Кингетон-Литтль. Вождь американских патриотов. С позволенья мистера, он воспользуется автомобилем, как трибуной. Ундерлип позволяет.
Ионафан Кингетон-Литтль - пухленький катышок, но голос у него иерихонская труба. Тише! Тише! Слово Кингстону-Литтлю.
- Плевать на демократов! К черту социалистов!
Америка для чистокровных американцев. Негры, евреи, китайцы, немцы все зеленые трепещите! В Америке будет сильная национальная власть. Работу и права только американцам. Остальные пусть убираются ко всем чертям!
Кепки и котелки летят в воздух. Подброшенный сотнями рук Ионафан Кингетон-Литтль летит в воздух. Гремит "Янки-Дудль". Ревет труба. Бухает барабан.
Полезные ребята. Ундерлип лезет в автомобиль, удобно усаживается на упругом сиденье и напевает про себя;
- Три-ди-дим-ди!
Рожок хрюкает три раза, и автомобиль трогается в путь.
II
Поднимаясь в лифте на десятый этаж, Ундерлип пребывает в неизменно отличном расположении духа и, продолжая напевать свое "три-ди-дим", снисходит до маленького панибратства с мальчиком в красной курточке, в галунах и золотых пуговках, поднимающим лифт. Он захватывает двумя пальцами, большим и указательным, розовую щеку мальчика и щиплет ее:
- Три-ди-ри... Имя?
- Тедди, мистер.
- Возраст?.. Ди-ри-дим.
- Четырнадцать, мистер.
- Ди-ри-ди-ди... Патриот или красный? Хо-хо!
- О, мистер! Мой дядя...
- Что твой дядя, бой?
- В организации Кингстон-Литтля.
- Дри-ди-ри-дим... Получай, бой.
Маленькая желтая монетка перекатывается из пухлой ладони Ундерлипа в сложенную лодочкой ладонь юного патриота, у которого на щеке цветет розочка от снисходительного щипка хлебного короля.
А хлебный король, выйдя из лифта, направляется через приемную акционерной компании "Гудбай" в директорский кабинет. В приемной посетители. Кивок головы направо, кивок налево, два-три рукопожатия. По очереди, мистеры и миссис, по очереди, дри-ди-ри-дим... Ах! Его преосвященство. Какая честь! Конечно, вне всякой очереди. Пожалуйста.
У его преосвященства накрахмаленное лицо. Оно мертво, деревянно, и когда его преосвященство говорит или смеется, то размыкается только узенький бледно-розовый шнурочек губ и золотится ряд великолепно сделанных зубов.
Преосвященство садится в кресло, сохраняя свою крахмальность. Ундерлип хочет сказать свое "дри-дирим", но спохватывается и маскирует вырвавшееся было легкомыслие кашлем.
Замороженным голосом его преосвященство произносит:
- Я получил пакет акций компании "Гудбай". Примите, мистер, глубокую благодарность церкви.
Таким же ледяным голосом Ундерлип отвечает:
- Правление нашей компании находит, что церкви не подобает существовать мелкими случайными даяниями. Наше правление делает почин. Церкви подобает быть акционером и распоряжаться дивидендами.
Бледно-розовый шнурочек размыкается.
- Да, дивидендами.
- На акции вашего преосвященства получается дивиденда триста тысяч долларов.
- С божьей помощью, триста тысяч долларов.
- Скоро будут выборы.
- Выборы, - доносится эхо из-за золотых зубов его преосвященства.
- Палаты должны быть послушны верховной власти.
- Должны.
- А власть должна слушаться голоса патриотов.
- Да, патриотов.
- Итак, церковь разделяет наши взгляды.
- Церковь разделяет... благословляет.
Его преосвященство делает благословляющий жест, торжественно прощается и торжественно уносит свое накрахмаленное тело из кабинета хлебного короля.
Лицо Ундерлипа тотчас же размораживается, и он, приоткрыв дверь, звенит:
- Ди-ди-дим... Кто следующий?
В промежутке времени, пока входит следующий, Ундерлип хлопает себя по тому месту визитки, где находится боковой карман с бумажником, смеется:
- Ха-ха-ха! Церковь. С божьей помощью.
Следующий - Редиард Гордон, директор "Ныо-Йоркского Вестника". Весь в устремлении вперед. Куда угодно и что угодно.
- Я доволен вами, мистер... Дри-ди...
Верхняя половина туловища Редиарда Гордона устремляется к Ундерлипу, тогда как нижняя, утвержденная на желтых массивных ботинках, остается на месте:
- Мистер, наша газета...
- Моя газета, - поправляет Ундерлип.
- Ваша газета, мистер, завтра открывает кампанию за высокие пошлины на иностранный хлеб.
- Отлично, мистер. Высокие пошлины - дорогие цены, дорогие цены большие дивиденды, большие дивиденды... Ди-ри-ди-дим...
- Хи-хи-хи!
Ундерлип отпирает правый ящик письменного стола.
В правом ящике - белые пакеты, и в каждом пакете цветные бумаги с водяными знаками и затейливыми подписями членов правления акционерной компании "Гудбай". Акции. Один такой пакет он протягивает Редиарду Гордону.
- Завтра общее собрание акционеров. Есть оппозиция. Здесь сто акций, мистер. У вас будет сто голосов, мистер. Сто голосов против оппозиции.
Редиард Гордон прижимает пакет к сердцу.
- Есть, сэр. Позвольте выразить...