— А морозы все сильнее, — заметил Зейдлиц.
— Господи! Страшно представить, что только терпят солдаты там, — заметил, сурово нахмурившись, Адам.
— Да, да, холод ужасный, и я решил не бриться, — сказал Шмидт. — С бородой как-то теплее, вы не находите?
— Очередная оригинальность, — сквозь зубы процедил Адам. — Вам холодно! А каково тем, кто в блиндажах и траншеях?
— Они начинают потихоньку вылезать из своих нор и сдаваться, — заметил Зейдлиц. — Кстати, Адам, спросите командующего, что делать с русскими пленными. Мне нечем кормить их. Конина на исходе.
— Хорошо.
— Я принес подарок командующему. — Зейдлиц вынул из кармана продолговатую пачку.
— Что это? — спросил Шмидт.
— Печенье.
— Позвольте, позвольте! — заторопился Шмидт. Он вынул очки и принялся рассматривать пачку печенья. — Чье это изделие? Не французское ли?
— Нет. — Адам прочитал надпись на пачке. — Это русское. Как оно попало к вам?
— Адъютант нашел в блиндаже, покинутом русскими солдатами.
Шмидт вскрыл пачку, попробовал печенье.
— Прелесть, черт побери. Что-то с кофе или с какао. Однако они мастера, эти русские!
— У русских вообще превосходная еда, — авторитетно заметил Адам. — Я как-то обедал у русского военного атташе в Берлине. Какие там были блюда, какая рыба!… А водка!…
Шмидт зацокал языком. Русскую водку он пил не раз и находил, что лучше ее ничего из спиртного во всем мире нет.
Вошел офицер и что-то шепнул Шмидту на ухо. Тот вскочил, судорожно рванул дверь и выбежал в коридор.
— Что такое? — насторожился Адам.
— Может быть, какой-нибудь радиоперехват. — Зейдлиц прикурил от сигареты Адама. — Скажу по секрету, Адам, в армии началось повальное разложение. Только такие негодяи, как Шмидт, озабоченные спасением своей шкуры, не хотят замечать чудовищного упадка дисциплины в армии. Вчера вы слышали? Генерал Даниэльс сдал свою дивизию русским.
— Полно вам!
— Да, да, с дивизионным оркестром вышел на передний край, выкинул белый флаг и первым отдал русским оружие. Неужели это скрыли от командующего? Да, слушайте, мне рассказали историю с комендантом города… Жаль, что командующий не пристрелил его. Чем все это кончилось?
— Назначен новый комендант. На днях он получил приказ Гиммлера сжечь все трупы, а кости раздробить. Прислана специальная костедробильная машина. Это они посылают нам вместо еды.
— Все ямы не вскроешь, Адам, и все трупы не сожжешь. Тяжел будет ответ народа за все это. Мы восстановили против себя почти весь мир.
Шмидт бурей ворвался в приемную.
— Немедленно будите командующего, Адам! Русские предлагают нам почетную капитуляцию. — Руки Шмидта тряслись, тряслась листовка, которую он держал. — Вот это они сбрасывают с самолетов.
Адам торопливо вошел в комнату командующего.
— Хо-хо! — весело сказал Зейдлиц. — Пока мы думали-гадали о выходе из положения, его придумали за нас русские.
— Отстаньте! — окрысился Шмидт. — Впрочем, теперь у нас есть шанс…
— Спасти шкуры?
— …Жизни тысяч солдат, с вашего разрешения.
— Полно притворяться, Шмидт! Много вы думаете о солдатах, покуривая сигары, попивая бразильский кофе и французский коньяк!
— Генералу надлежит быть там, где его часть, — с намеком прошипел Шмидт.
— Ничего, я еще успею попасть в свою часть к моменту капитуляции.
— Господи, — вдруг вырвалось у Шмидта, — хоть бы кто-нибудь из разумных людей посоветовал фюреру принять капитуляцию!
— Ага! — рассмеялся Зейдлиц. — И вас проняло?
— Прошу, — сказал Адам, появляясь в дверях.
Шмидт первым вбежал в кабинет командующего. Неторопливо прошел за ним Зейдлиц. Адам прикрыл дверь.
— Вот… Вот бумага! — глотая слова, прокричал Шмидт. — От командования русского фронта, от Рокоссовского!
Паулюс поморщился.
— Ну, это еще не предлог, чтобы кричать на весь подвал, Шмидт. — Он обернулся к Зейдлицу, протянул ему руку. — Спасибо за новогоднее шампанское.
— Я не мог прийти к вам, как обещал. Был болен, господин генерал-полковник.
— Бумагу, Шмидт.
Вооружившись очками, командующий сел за стол и начал читать листовку. Остальные стояли за его спиной в полном молчании.
Листовка читалась долго. Потом Паулюс, аккуратно сложив ее, отдал Шмидту.
— Они требуют безоговорочной капитуляции, гарантируют солдатам и офицерам сохранение жизни и сразу после окончания войны — возвращение в Германию. — Генерал-полковник помолчал. — Завтра, девятого января, в десять ноль-ноль мы должны дать ответ. Если он будет отрицательным или если мы не пошлем парламентеров… Господа генералы, вы сами понимаете, что за этим последует.