* * *
…Лето быстро набирало силу, все гуще делалась зелень, все более жаркими стояли полдни. Но в этом земном очаровании больше не было ни тишины, ни мира. Беспорядки перекинулись из города в деревню, приобрели здесь дикий разгул и бессмысленную жестокость. Ночью 24 мая Иван Алексеевич был разбужен шумом и криками. За окном нервно колыхалось пламя, горько тянуло дымом.
На ходу надевая одежду, Бунин выскочил во двор. Горело гумно, пламя перекинулось на две риги, и их тут же слизало жарким языком пожара. Чуть позже, ближе к рассвету, вспыхнула изба, стоявшая в одиночестве, в километре от Глотова. Уже в полдень загорелся скотный двор в усадьбе ближайшего соседа Бунина.
Поджигателя поймали. Им оказался мужик, имевший с соседом в давние времена судебное дело. Поговорив малость с зажигателем, мужики его отпустили, а схватили пострадавшего. Они били его, азартно вскрикивая:
— Сам поджег, ишь какой подлец! Дай-ка ему по ряшке врежу, за наш счет нажрал, буржуй проклятый!
— Что вы делаете? — вступился Бунин. — За что вы его бьете?
Решительный и воинственный вид Ивана Алексеевича на минуту заставил мужиков остановиться. Некоторые были готовы разойтись по домам. Но вдруг из толпы выскочил какой-то солдат с бритой головой, видимо дезертир, в изношенной шинели и старых, сбившихся сапогах.
— А тебе что надоть, барин? — взвизгнул он, почти в упор подойдя к Бунину и обдав его запахом перегара и табака. — Своего брата буржуя защищаешь?
Бунин брезгливо отступил на шаг и, не умеряя пыла, как бы не замечая солдата, повернулся к мужикам:
— Ведь он не помещик, он землю арендует. Работает не меньше вашего. Какой же смысл ему жечь усадьбу?
— Нет, робя, — визжал солдат, вертя яйцевидной головой, — энтот буржуй ему точно сродственником приходится! Ты, барин, про кинситуцию слыхал? Это такой закон вышел, чтобы всех ксплутаторов-помещиков перевести. Вот тебя и надоть теперя в огонь положить… По кинситуции правильно все получится, а нам награду дадуть за это.
— Швыряй его в огонь! — сиплым сифиличным голосом деловито поддержала солдата какая-то баба в вечернем шелковом платье с золотым по вороту шитьем, явно с барского плеча. — Делов-то немного! — Она протянула руки с короткими грязными пальцами.
Бунин тут же бы полетел в огонь, если бы за него не вступился кто-то из сельчан:
— Не надо! Мы его в Учредительное собрание выберем. Пусть он там за нас пролазывает.
Бормоча ругательства, баба и солдат с неудовольствием отступили.
«И случись еще пожар — а ведь он может быть, — могут и дом зажечь, лишь бы поскорей выжить нашего брату отовсюду, могут и в огонь бросить», — записал Бунин в дневник.
Вот уж точно — «из искры возгорится пламя»…
2
Брат Евгений ездил в Елец. У знакомого инженера-путейца раздобыл изрядно зачитанные, с масляными подтеками и рваными углами номера газеты «Речь», «Русское слово», «Орловский вестник».
Иван Алексеевич жадно ухватился за чтение. Он увлек брата в тихий угол сада, удобно разместился на широкой, источенной дождем и солнцем скамейке, страстно заговорил:
— Нет, Евгений, не уверяй меня в обратном, — мир сошел с ума! Ты только послушай, что делается — убийства, грабежи, поджоги…
Брат иронично улыбнулся:
— Мир никогда нормальным и не был. Вся его история — это история душевнобольного.
Иван Алексеевич досадливо поморщился:
— Ну, положим, до тебя это Герцен хорошо объяснил. И разве до шуток в такое страшное время! Вот видишь, сообщают в газете цифру погибших во время демонстрации 4 июля в Питере — пятьдесят шесть человек. Это только представить надо… А сколько покалеченных!
Евгений продолжал пикироваться:
— Кто посылал их на улицу? Сидели бы дома, пили чай из самовара. И никаких не было бы жертв. Так-то!
Иван Алексеевич промолчал.
— Вижу, не желаешь обсуждать! — не унимался Евгений. — А ведь в споре рождается истина.
— Не истина, но глупость — это точно! — отмахнулся Бунин. — Каждый несет свое, собеседника не слушает — вот ваши споры. И если мне ты, братец, не будешь мешать, то я почитаю, что наши газеты пишут.
— Читай, читай! Меня к обеду не ждите. Есть дела на деревне.
Евгений удалился, а Иван Алексеевич продолжил чтение.
Газеты с тревогой сообщали, что «большевики проводят среди войск зловредную агитацию», что распропагандированные части петроградского гарнизона отказались отправиться на передовые позиции.