— Вряд ли! — уверенно возразил Телешов. — Весь московский гарнизон остался верен присяге. Создан «Комитет общественной безопасности». Наши укрепились в Кремле, телефонная станция тоже в наших руках.
— В Кремле ведь весь арсенал был?
— Он там и остался! В этом наша сила. Мятежники почти безоружны.
— Я вчера встретил на Зубовском бульваре генерала Потоцкого. Он сказал, что в руках большевиков тяжелая артиллерия.
Телешов ахнул:
— Не будут же они из пушек палить по кремлевским святыням! Человеческая низость еще такого не видала. Ну да ладно, я к тебе с приглашением. Приезжай к нам с Верой Николаевной.
— Пожалуй, приеду! — охотно согласился Бунин. — Особенно если чаем напоишь. Сахар еще есть?
— Не только чаем, обедом накормлю. Таким, как в мирное время. К обеду и приезжайте, к шести часам.
* * *
…Славный уют телешовской квартиры, с ее старинным убранством, мягкий свет керосиновой лампы-«линейки» (электроэнергию опять отключили), тишина в доме и за окном (с наступлением темноты перестрелка закончилась) — все это словно миром сошло на бунинскую душу.
Елена Андреевна, жена Телешова, сервировала стол. Приборы, как и положено солидному купеческому дому, были серебряными. Кухарка Саша, крепкая деревенская девка, светившаяся каким-то особым расположением к людям, готовностью служить всякому, с кем сводит судьба, ловко помогала хозяйке.
Их сын — Андрей Николаевич, семнадцатилетний студент, с тщательным пробором и в лакированных штиблетах, утонул в глубоком мягком кресле, щипал струны гитары и потихоньку, но с чувством напевал:
Вера Николаевна поинтересовалась:
— Леночка, какие нынче в Москве цены на базаре?
— Три шкуры нынче дерут! За фунт мерзлой баранины просят «синенькую».
(Заметим, что исконные москвичи почти никогда не называли денежную цифру. У бумажки каждого достоинства было свое прозвище: один рубль — целковый, целковик; три рубля — зелененькая; пятерка — синенькая; десять рублей — червонец, красненькая; сто рублей — «Катюша», по портрету Екатерины II, на ассигнации изображенной, и т. д.)
Вера Николаевна, несколько отставшая от московского быта, охнула:
— Чистый разбой! Давно ли за крупную молочную телятину по двугривенному давали!
Елена Андреевна вздохнула:
— За пуд севрюги «красненькую» платили…
В разговор влезла Саша, умевшая в лавках так бойко торговаться, что едва ли не за половину назначенной цены брала, особенно если продавец был молодым:
— А для чего, барыня, вы повадились на Трубный рынок ездить? Там завсегда лишнего берут. И нет толку из того, что езда до него ближе! Надоть на Немецкий или Леснорядский. Хоть и дальше, зато там много дешевле.
В другом углу гостиной Бунин горячо доказывал Николаю Дмитриевичу:
— Почему большевики так легко одолели Временное правительство? Ведь у них силы настоящей нет, да и мужику по сердцу не их декларации, а лозунги эсеров.
— Ну, большевики в Петрограде — калифы на час…
— Может, и так! Но ведь сумели же захватить власть в столице! Стоило большевикам топнуть сапогом, и Временное правительство разбежалось.
— Временных давно надо было турнуть! — с важностью уронил Андрей Николаевич, вешая на стену гитару.
— Ты бы, сынок, помолчал! — сурово оборвала его Елена Андреевна. — Не лезь в разговор старших.
— Он прав! — поддержал гимназиста Бунин. — Это правительство никуда не годилось. Кто там царил? Чернов — министр земледелия! Да он прясло от бороны не отличит. Ну, сменил его Шингарев. По образованию — врач, по устремлениям — журналист. Прославился тем, что постоянно влезал на думскую трибуну — лишь бы трещать, как сорока. И вот он-то «мудро руководил» сельским хозяйством России…
— Ян, о чем говорить, если и Шингаревым, и Некрасовым, и князем Львовым — всем Временным правительством командует присяжный поверенный Керенский! — сказала Вера Николаевна.
— Несчастное существо! — Николай Дмитриевич потеребил свою короткую бородку. — Способности самые ограниченные…
— Зато амбиции Наполеона! — вновь влез в разговор Андрей Николаевич, за что был отлучен от компании взрослых и отправлен обедать на кухню.
Злободневный разговор прервала хозяйка:
— Пожалуйста, к столу!
Пили водку под малосольный астраханский «залом» — селедку, спинка которой была шириной в ладонь, источала нежный жир и таяла во рту. Дамы предпочли пиво, закусывая его швейцарским сыром и фаршированной колбасой. Андрей Николаевич, смешивший на кухне анекдотами Сашу, по малолетству пива был лишен. Ему по вкусу пришлась солянка из осетрины на сковороде.