Каждое имя Бунин произносил с особым нажимом, словно отмечая вехи российской культуры. Впрочем, так оно и было.
— Пожалуй, в половине ноября следует провести очередную «Среду», и организовывать ее будет Юлий Бунин. Пусть зайдет, мы обсудим программу, — сказал на прощание Николай Дмитриевич.
За окном стояла тревожная ночь…
5
Иван Алексеевич мало выходил из дома, боясь попасть под случайную пулю.
Но добровольное заточение имело и благую сторону. В эти дни он много записывал в дневник:
«30 октября. Москва, Поварская, 26. Проснулся в восемь — тихо. Показалось, все кончилось. Но через минуту, очень близко— удар из орудия. Минут через десять снова. Потом щелканье кнута — выстрел. И так пошло на весь день. Иногда с час нет орудийных ударов, потом следуют чуть не с каждую минуту — раз пять, десять. У Юлия тоже…
Часа в два в лазарет против нас пришел автомобиль — привез двух раненых. Одного я видел, — как его выносили — как мертвый, голова замотана чем-то белым, все в крови и подушка в крови. Потрясло. Ужас, боль, бессильная ярость. А Катерина Павловна пошла нынче в Думу (Вере нынче опять звонила) — она гласная, верно, идет разговор, как ликвидировать бой. Юлий сообщает, что Комитет общественного спасения послал четырех представителей на Николаевский вокзал для переговоров с четырьмя представителями Военно-революционного комитета — чтобы большевики сдали оружие, сдались. Кроме того, идут будто бы разговоры между представителями всех социал(истических) партий вкупе с большевиками, чтобы помириться на однородном социал(истическом) кабинете. Если это состоится, значит, большевики победили. Отчаяние! Все они одно. И тогда снова вот-вот скандалы, война и т. д. Выхода нет! Чуть не весь народ за «социальную революцию».
Поздним вечером, когда и ходить по улицам стало опасно, кто-то повертел ручку дверного звонка.
Вера Николаевна осторожно, через цепочку приоткрыла дверь и радостно проговорила:
— Юлий Алексеевич! Приятный сюрприз…Пробирался к себе в Староконюшенный, да решил к вам завернуть. Путника чаем напоите?
— Даже водки нальем серебряную чарку! — вступил в разговор Иван Алексеевич, вышедший из своей комнаты.
— Не откажусь! И расскажу, кого нынче встретил в «Летучей мыши»…
— Небось самого Александра Македонского?
Юлий отмахнулся:
— Вечно ты, Иван, со своими шутками. А я хочу вполне серьезно сказать. Горький приехал в Москву, я был сегодня на спектакле у Никиты Балиева, сидел рядом с ним в первом ряду. Новость?
Неистощимый на шутки, родоначальник российского конферанса (вместе с элегантным петербуржцем Алексеем Алексеевым), благодаря безграничному веселью и остроумию умевший ловко балансировать на грани рискованного, никогда, однако, не переходя рамки хорошего тона, Никита Федорович еще в 1908 году создал театр-кабаре «Летучая мышь». Его спектакли пользовались неизменным успехом. Любил Балиева и его театр Горький.
— Любопытное известие! — кивнул Бунин. — Да мне-то что от этого?
— Балиев и Горький просили сказать тебе привет, а еще Алексей Максимович бьет тебе челом и просит с супругою быть завтра у него на званом обеде. Ну и меня тоже…
— Так не приглашают!
— Завтра утром он сам тебе позвонит.
— А я не пойду к нему. Тем более что завтра я приглашаю тебя, братец, на обед в «Прагу».
Вера Николаевна наливала в старинную серебряную чарку крепкий напиток, изготовленный на заводе знаменитого Н.Л. Шустова.
— Хороша! — крякнул Юлий хрипловатым баском и закусил нежинским огурчиком, крошечным, как детский мизинец, распространявшим дразнящий запах. Потом с аппетитом принялся за гуся, покрытого тонкой розовой корочкой, запеченного с ароматными антоновскими яблоками.
Иван Алексеевич с доброй улыбкой наблюдал за человеком, которого любил так как, верно, никого на свете.
Когда Бунин бывал в Москве, он часто заходил в дом 32, что в Староконюшенном переулке. Здесь в боковом флигеле двухэтажного кирпичного особняка жил Юлий.
Дом принадлежал доктору Николаю Михайлову, издателю журнала «Вестник воспитания». Но всю редакторскую работу тянул безотказный и работящий, как крепкая крестьянская лошадка, Юлий. Часами сидел он, водрузив на нос очки и низко склонившись над большим письменным столом. Он читал рукописи, поправлял гранки, отбирал материал для публикаций, пытался разобраться в обилии только что вышедших сочинений, из которых следовало составить рекомендательный список для чтения.