И далее, о Каннегисере: «Что поддерживало этого юношу, этого мальчика, в тех нечеловеческих страданиях, которые выпали на его долю? Не знаю… Он знал, что нежно любимые им близкие арестованы. Имея дело с большевиками, он мог до конца думать, что казнь ждет всю его семью…
Петербург в те дни залился потоками крови. «Революционный террор» ставил себе очевидной целью навести ужас и оградить от новых покушений драгоценную жизнь Зиновьева…»
Каннегисер, понятно, был убит. Иллюстрированное приложение к «Петроградской правде» в годовщину «предательского (?) убийства», отмечая многочисленные достоинства бывшего шефа ЧК, писало: «Молодой Моисей Соломонович до 13 лет изощрялся в тонких и глубоко запутанных сплетениях Талмуда».
Чтение этой мудрой книги не помешало Урицкому сначала стать членом террористической партии эсеров, позже сделаться шефом ЧК и реками лить русскую кровь.
2
Но пока что, бережно спрятав в карманы мандаты с автографом Урицкого, депутаты стекались в Таврический дворец. Еще Временное правительство побеспокоилось оборудовать его под заседания Учредительного собрания.
Давно выпавший, лежалый снег уминают до обледенения. По мостовой скользят бурки, сапоги, штиблеты. Избранники партий идут посредине мостовой, на глазах многочисленных обывателей, стоящих вдоль тротуаров. До Таврического не больше версты…
— Господи! — крестится старая сморщенная старушка, перевязанная платком крест-накрест. — Словно на казнь волокут, сердечных.
— Ты, бабка, молчи, — высокомерно одергивает ее долговязый тонкий парень приказчицкого вида в синем картузе. — Это начальство идет, пра-авительство… Теперя в начальство любого можно выбрать, хоть тебя, старую. — И парень хохочет, показав крепкие зубы.
Шествие и впрямь мрачное, неразговорчивое. Чем ближе к дворцу, тем больше вооруженных матросов и солдат. Они стоят группами, лузгают семечки и почти не глядят на депутатов. Но ясно, что они настороже, что в любое мгновение они возьмут ситуацию в свои руки.
Вот и Таврический. Старейший по возрасту, высокого роста, с мешками под глазами и крупным носом, депутат от эсеров Лазарев недоуменно говорит:
— Нас народ выбрал. А вот Ленин самочинно в Смольный забрался. Зачем дворец окружен пулеметами и пушками? На нас никто нападать не собирается.
— Эх, Евгений Евгеньевич! — сокрушается другой старейший депутат — Швецов, — это большевики нас пугают.
— А что пугать? Мы не за славой сюда идем, ради России…
Все ворота закрыты, их охраняют гренадеры и матросы, накануне прибывшие из Кронштадта и Гельсингфорса. Приоткрыт единственный узкий проход. Туда пускают по красным мандатам. Стражники, прежде чем пропустить, пристально разглядывают депутата. Не стесняются шарить по карманам.
— Безобразие! Как вы смеете! — кипятится седобородый октябрист, депутат трех Дум Лавров.
— Иди, дядя, иди! — насмешливо говорят матросы. — Счастливо обратно выйти.
— Что такое?! Куда мы попали? — еще более возмущается Сергей Осипович, бывший управляющий государственным имуществом Самарской губернии. — Надо сегодня же сделать запрос…
* * *
Пришедшие поднимаются по белой мраморной лестнице.
— А лестницу устилала, помнится, ковровая дорожка. Еще в газетах писали — специально заказывали в Самарканде, — удивляется Лавров.
— Было, да сплыло! — философски отвечает представитель сионистской фракции Юлий Бруцкус. — Здесь же ночевали славные бойцы Красной Армии. Вот и успели пропить…
— Если бы только — пропить! — отзывается идущий на несколько шагов впереди глава эсеров Виктор Чернов. — Вон у мраморной статуи голову отбили. Ах, какая дикость, на мраморе — бранное слово!
Верный ленинец Владимир Бонч-Бруевич довольно подробно и красочно описал в своей небезынтересной книге «На боевых постах Февральской и Октябрьской революции» (М., 1927) военно-операционную обстановку, созданную большевиками в связи с открытием Учредительного собрания. Он признает: «Часть матросов… оказалась не на высоте положения и стала портить инвентарь».
Но, кроме этих «пустяков», не имевших, впрочем, никакого значения для боевой операции по подавлению инакомыслия Учредительного собрания, большевики дело организовали блестяще.