Приближался вечер. Пуделя охватило беспокойство: ведь ему давно пора домой. Он тихонько повизгивал, тянул мужчину за рукав, но тот лишь мычал. Пудель пришел в отчаянье. Кто впустит его в дом? Кто откроет дверь и закроет ее за ним?
Вдруг пудель почувствовал, что хозяйка уже на пути к дому. Ей оставалось пройти всего несколько кварталов! Забыв о мужчине, пудель припустил со всех ног. Что-то как бы подтолкнуло его на этот поступок. Он несся быстрее такси и мощным прыжком перемахнул через ворота. Но тут он беспомощно остановился — в квартиру-то не попасть.
И тогда он увидел Берту.
Берта сидела у своего окна и с презрительным достоинством смотрела пуделю прямо в глаза. Пудель съежился, непроизвольно поджал хвост. Итак, теперь его тайная сущность известна Берте.
Хозяйка вошла в ворота, всплеснула руками, вскрикнула. Пудель завизжал от отчаяния, заметался вокруг хозяйки и завыл, как пароходный гудок.
Хозяйка, сопровождаемая пуделем, с шумом взлетела по лестнице, подергала дверную ручку, но дверь была заперта. Она открыла дверь, ворвалась в квартиру, обошла ее. Все было в порядке. Тем не менее хозяйка страшно рассердилась. Пудель предусмотрительно забился под стол, по хозяйка сердилась не на него.
— Бедный пес! — воскликнула хозяйка, искупала пуделя в ванне, накормила его. А нагорело хозяину, когда тот вернулся домой: как это он оставил собаку во дворе.
Из всего этого пудель сделал для себя полезный вывод: если он окажется за дверью, то ругать будут не его. Так что в любом случае лучше вернуться домой, нежели опоздать. Этот урок придал ему уверенности: он уже не так зависел от ключей мужчины; он мог привередничать, даже огрызаться, удирать вперед или отставать, вовсе терять мужчину из виду. Теперь он зависел только от того, выведут ли его на прогулку. Это увеличивало его свободу и усиливало тоску по мужчине. И все-таки он понимал лучше, чем когда-либо прежде, всю безнравственность своих помыслов: он потерял уважение Берты.
Вечером, играя во дворе, Берта старалась держаться от него подальше, не замечала его. Квин, подлизываясь к Берте, буквально захлебывалась в презрительном тявканье. Однако поведение Квин пробуждало в пуделе ядовитую радость: он был сильнее их. Ему казалось, что он стоит посреди широкого поля, а за ним собаки, тысячи собак, все собаки, сколько их вообще есть на свете, и все они словно застыли по стойке «смирно», задрав лапу, и в этой угрожающей тишине слышно, как ветер шуршит в траве. В стороне, под деревьями, притулились Квин и Берта. Он еще немного выжидает, наслаждаясь этой тишиной, а затем лает: вся тысячеголовая стая кидается на этих двоих и, как кошку, загоняет Квин на дерево! Пусть она там потрясется, толстая, изнемогающая от страха и усталости, а они, разинув пасти, ждут внизу, клыки их обнажены, как лес отточенных кухонных ножей. Пудель стоит на холме, за ним криволапая дворняга; Берта, припав мордой к земле, на брюхе ползет к нему; пудель — маленький, белоснежный — стоит, расставив лапы, ветер треплет его шерсть, а за ним угрожающе рычит черно-буро-белое поле. Но пудель отпускает Берту и даже позволяет Квин слезть с дерева — он выше их.
У мужчины была странная привычка, с которой пудель никак не мог примириться: он любил шляться по задворкам и воровать с веревок сохнувшее белье.
Пудель не отставал от мужчины. Он нехотя ковылял за ним по пятам и ворчал: человек, который умеет так искусно управлять своими запахами, занимается столь низменными делами.
Эта привычка и погубила мужчину. Однажды стиравшая белье женщина поймала его на месте преступления. Огромная, как дорожный каток, она с криком набросилась на мужчину, и тот ничего не смог поделать, потому что как раз перед этим он снова отдал немало сил сверкающей бутылочке.
Запутавшись в веревках с бельем, они свалились наземь, увлекая за собой шесты, простыни, штаны, рубахи, и забарахтались в этой бело-розовой куче, поднимая клубы пыли.
Пудель забился в угол двора и беспомощно рычал. Мужчина был его другом, но не мог же пудель кинуться на выручку застигнутому на месте преступления вору.