Катастрофа. Спектакль
КАТАСТРОФА
ЭПИЛОГ
Все не как у известных, заслуженных писателей — вот, с эпилога начинаю…
Правду пишет герой и рецензент моего романа Иван Кириллович Загатный: первым финишную ленту рвет тот, кто бежит по прямой, начертанной судьями, а не мотается из стороны в сторону, ища окольных путей. На финишной прямой существует единственный путь для всех — финишная прямая. Так и в литературе. А я слишком поздно учел этот мудрый совет. Потому и не получилось из моей писанины романа, а из меня романиста. Что ж, хотя бы для моих детей и внуков будет наука, решил я; пусть эта стопка испорченной бумаги станет им предостережением: не бросайся в литературу опрометью, расходуй свои жизненные силы на дела более благодарные.
Впрочем, конкретнее. Значит, написал я кое-что о славном прошлом своей Тереховки, когда она еще районным центром была, название придумал («Прекрасные катастрофы», потом изменил — «Катастрофа Ивана Загатного», чтоб в плагиате не обвинили, — говорят, что за плагиат могут даже к суду привлечь), попросил сельсоветовскую машинистку перепечатать в трех экземплярах, переплатил ей пять рублей, чтоб не разболтала кому о моей писанине, да и отослал побыстрей: два экземпляра в редакции журналов, а один в издательство. Еще и письмо киевскому журналисту и литературному критику Ивану Загатному — возьми, мол, на рецензию…
Ну, думаю себе, сидя в Тереховке, скоро польется на меня золотой дождь. Мечтаю, как и писал в романе, о моторной лодке, только уже не такой, что и двоим негде сесть, а с палубой и салончиком, пусть крохотным, но чтоб две коечки стояли — семейно путешествовать. Мыслишка была — по Десне и ее притокам поплавать. Там бы и до Днепра… Жена плачется иногда: с твоим мотоциклом вконец выбилась из финансового ритма, до зарплаты не дотягиваем (ее зарплату мы каждый месяц на книжку кладем). Так и подмывает порадовать ее чудесными перспективами, но пусть, думаю, приятная неожиданность будет…
Что ж, теперь могу успокоиться — неожиданности не будет.
Только из одного журнала еще не ответили, наверно, люди в отпусках, но ежели б там что-то наклевывалось, Иван Кириллович написал бы.
Из другого ежемесячника сообщили: больших вещей не печатаем, присылайте новеллы, очерки, желаем творческих успехов, с уважением…
Я тогда не очень огорчился, ждал весточки от Загатного. И вот получил ее, долгожданную. Пришла вчера толстая, тяжеленная бандероль. Хотя сразу понял, что это мой роман из издательства вернули, все равно руки дрожали. По-всякому можно вернуть. Едва дождался, пока наконец уберется заинтригованный почтальон, — разорвал шпагат, замусорив свой рабочий стол обломками сургуча.
Сверху лежала маленькая цидулка от Ивана — оторванный от стандартного листа клочок бумаги, стремительный почерк, буквы гонятся друг за дружкой (узнаю прежнего Загатного!):
«Дорогой друже Микола! Жму твою небесталанную руку! Немного завидую. Обогнал ты меня. Я сам, честно говоря, собирался на старости лет сотворить тереховскую гомериаду — да все дела, столичная круговерть. Ты в своей провинции от этого избавлен. Неужто вел дневник и не признавался? Но как хорошо ты все помнишь! И какие точные, сочные детали! Только почему роман, а не повесть? Рановато, рановато. Романа я еще не вижу. Не обижайся, но это лишь материал для настоящего художественного полотна, творческая заявка.
Впрочем, познакомься с моим официальным отзывом.
Не оставляй сей стези, писать ты научишься, верю в тебя. Будет что-то новенькое — присылай.
Желаю здоровья.
Под этой цидулкой — официальное письмо из издательства за подписью заведующего отделом прозы:
«С Вашим романом ознакомился известный критик тов. Загатный. Посылаем его мнение, которое издательство разделяет. Рукопись возвращаем. Работайте. Творческих Вам успехов. С уважением…»
Еще ниже:
«Рецензия на роман Миколы Гужвы «Катастрофа».
Автор, несомненно, человек способный. Это истина, и у каждого непредубежденного читателя она не вызовет сомнений. Но одновременно надо признать, к сожалению, другую, уже более горькую истину: книги как таковой еще нет. Нет цельного, общественно значимого, интересного художественного полотна. В чем причина творческой неудачи способного автора? Прежде всего, как я полагаю, Микола Гужва несколько сгустил краски, изображая духовную жизнь нашей провинции, он сконцентрировал свое внимание не на самом главном, основополагающем в нашей жизни, не подчеркнул оптимистического начала наших трудовых будней. Отсюда — излишне пессимистический общий настрой произведения, вопреки в целом верной и довольно четкой позиции автора — активному осуждению воинствующего индивидуализма.