Пленка памяти — стоп! Так фиксируются на телеэкране в замедленном кадре-повторе драматические моменты футбольной баталии. Голевая ситуация. Начинал он в районке с репортажа о заготовке силоса, потом был фельетон про местных торговцев, про засиженные мухами витрины с немытой посудой. А на следующий день, когда Ярослав пришел обедать и скромно занял очередь, к нему подошел директор столовой, отозвал в сторону, извинился, поблагодарил за правильную критику, доложил, какие принимаются меры, и пригласил в отдельную комнату, банкетной называлась, там уже был накрыт стол, холодная закусочка, и дымящийся борщ, и пиво. Потом ему принесли отбивную с только что поджаренным картофелем, который так и таял во рту, с тех пор он ежедневно ел отбивные в отдельной комнатке, так распорядился директор, первое отличие таланта, вот откуда все началось, а потом директора посадили за финансовые злоупотребления, фельетон забылся, он уже стоял в общей очереди, обедал вместе со всеми и в общем зале, общим борщом и общими котлетами, но первый жизненный урок отложился в мозгу, вот он, можно нащупать, можно увидеть, как красную лампочку на приборах в кабине автомашины, которая загорается, если…
Он резко свернул в сторону и затормозил у сельского Совета. Даже не включил сигнал правого поворота. Нарушил правила, хотя старался не нарушать. Правил уличного движения. И правил жизненного движения. Кто нарушает, того штрафуют. Тот попадет в аварии. Он хорошо водит машину. И машину нашей семьи, добавляет Ксеня, если она в хорошем настроении, если они не ругаются; впрочем, они почти не ругаются; когда это было в последний раз?.. Нарушил правила, чтобы не додумывать до конца, чего додумывать не хочется.
Прежде, в годы его юности, в этом домике помещался районный кабинет партийного просвещения, заведующая держала для начальства два комплекта шахмат. Ярослав тогда увлекся шахматами, а когда приехал чемпион из области, кандидат в мастера, уже и фамилия вылетела из головы, чемпион написал статейку в районную газету, Петруня готовил ее к печати, познакомились, Ярослав возьми и сболтни: «Вот колеблюсь, чему посвятить жизнь — шахматам или литературе…» Чемпион повел его в парткабинет и дал за полчаса три мата, не глядя на доску (сидел в комнате заведующей, шутил с ней, небрежно бросая через открытые двери: «Конь — дэ три, слон — аш пять…»), шоковое состояние, долго обходил парткабинет стороной, место позора, колоритный факт из биографии Ярослава Петруни, писателя, широко известного… в своей семье…
Давно собирался написать о тереховской жизни, но так и не решился. И Бермут здесь не виноват. Написал сентиментально красивые картинки из детства. А дальше — стена, запретная зона. Страх заглянуть в себя, истинного. Кроме той частички души, где все такое трогательно-лирично-литературное… Когда же его сусальные пассажи приелись издателям, черпал темы из газет, закупая прессу по утрам пачками, из Ксениных минорных воспоминаний о Карпатах, из разговоров с коллегами, не брезговал ничем, даже ирпеньскими анекдотами. А еще — книги. Великий книжник Ярослав Петруня! Вспомнился сын: «филологические упражнения»… Система для чтения и производства новых книг — вот кто он. Замкнутая система. Лишенная контактов с окружающей средой. Не запрограммированная на духовное усовершенствование. Без критического отношения к себе нет самосовершенствования. Нет духовного роста. В литературном микромирке. Страх перед реальной жизнью. Появился. Незаметно. Страх перед общением с людьми не из литературной среды. Страх сквозняков. А по вечерам на даче или в Доме творчества щелкнуть замком своей комнаты — и тайно от посторонних глаз пить вино. Чтобы прогнать страх творческой неполноценности, страх пустоты…
Толстощекая секретарша тюкала пальцем на пишущей машинке.
— Простите, я могу видеть председателя сельского Совета?
— Они у себя.
«Их нет, но ихнее пальто висят», — вспомнил давнее, тереховское, так помощник отвечал на вопрос о председателе райисполкома, едва не рассмеялся, уже на пороге кабинета сделал серьезное лицо. Слыхивал от бывших тереховцев, что теперь в селе председательствует младший Гудима, брат Василя, но едва узнал его. Помнит худощавым парнем, а теперь за массивным канцелярским столом сидел полный и уже весь седой мужчина предпенсионного возраста.
— Добрый вам день, Андрей Мефодиевич! Не узнаете?
— Скажете, кто будете, — сразу же узнаем, — оторвался от бумаг, разложенных на столе.
— Земляк я ваш, работал когда-то в редакции районки, — сделал паузу, — Ярослав Петруня.
— Теперь узнаю́, как же, и прошу садиться в нашей хате. Давно в наших краях не бывали, все по столицам. Где сейчас трудитесь?