— Приветик!
— Господи, я едва с ума не сошел, ожидая вас — Он жадно, словно целую вечность не касался женского тела, целовал ей руки, на тротуаре, среди обтекавшей их толпы.
— Ой, в театре такое делается, две премьеры одна за другой, да еще и банкет сегодня. У вас губы как угли…
— Забежим на минутку в гостиницу…
— Минуты мне мало, а на больше нет времени, ваш противный импресарио уже катит к нам, быстрее целуйте — здесь.
— Я такой, что могу и на улице…
Но Бермут уже взял их под руки и повел к машине:
— Я, уважаемые, не вмешиваюсь в ваши интимные отношения, однако морального падения на глазах общественности одобрить не могу. Расписывая сегодняшний день известного писателя Ярослава Петруни, я предусматривал час для лирического разговора с Маргаритой как представительницей молодого актерского поколения. По графе — работа с творческой молодежью…
— А может, молодому актерскому поколению часа мало? — засмеялась Маргарита и привычно, словно делала это по сто раз на дню, скользнула в машину, на переднее сиденье. Бермут, покряхтывая, протиснул свои телеса через заднюю дверцу и с облегчением откинулся на сиденье.
— Я тоже был когда-то молодым и иногда, когда позволяли обстоятельства, шалил, но часа мне всегда хватало, потому что я больше думал про общественное, чем про личное.
— Оставьте, Иван Иванович, вашу демагогию, — сердито сказал Петруня. Машина легко набрала скорость, словно и ей присутствие Маргариты придавало силы. — У меня теперь только и радости — подсчитывать будущие гонорары и смотреть на хорошенькую женщину. Не отбирайте у меня хоть этого! Вы и так достаточно у меня отобрали!
— Я, уважаемый, только к слову… — присмирел и затих, словно его и не было в машине.
Ярослав дал прикурить Маргарите и закурил сам. Резковат он с Бермутом. Вспышка. Минута без грима. Появление Маргариты вывело его из равновесия. После съемки он отправит Бермута с «рафиком» и останется с Маргаритой. Да и сейчас в машине нет никого, кроме Маргариты. И еще — мальчика в бурках, с самодельными красными галошами, влюбленного в одноклассницу Маргариту, дочку председателя шептаковского колхоза. Он нашел ладонь девушки, поднес к губам, нежно поцеловал. Ногти на руке длинные, ярко-красные, кусочки мяса на кончиках пальцев. У той, которую он любил, ноготки были белые, короткие, обгрызенные, она грызла ногти на уроках, а он лихорадочно придумывал причину, чтобы обернуться и еще раз взглянуть на нее, он сидел впереди и нарочно забывал дома ластик, линейку, циркуль, чтобы поворачиваться по сто раз на день. Его пересадили в другой ряд, и Ярослав теперь смотрел на Маргариту сбоку, нежный овал щечки, черные брови, полные губы, смеющиеся лучистые глаза. Потом, когда они ходили с ней в ресторан во Мрине, она была и размалевана, и разодета, как эта нынешняя Маргарита, но запомнилась сельской девчонкой.
Вербы мчались навстречу желто-зеленым эскортом. Нет, эскорт — сопровождает. А вербы принимали парад. Парадом командую я, Ярослав Петруня, известный, талантливый, перспективный. И он же, Ярослав Петруня, идет по обочине, в своих незабвенных бурках, в фуфайке, в солдатской шапке с висящими ушами-отворотами, за плечами торба, в ней кусок старого сала, венок лука и трехлитровый бидон молока. Неужто это действительно он?
— Иван Иванович, деликатно закройте глаза, а вы, Маргарита, немедленно поцелуйте меня! — приказал. — Немедленно, иначе я не гарантирую безопасность пассажиров.
— Я не вижу ничего, кроме стрелки спидометра, которая полезла за стокилометровую отметку, — прогудел Бермут, но глаза закрыл — пухлой белой ладонью, Маргарита наклонилась, поцеловала Петруню, чуть коснувшись губами. Она пахла сигаретами и французскими духами.
Компенсация — мальчику в бурках, с торбой за плечами.
Через столько лет.
Горько усмехнулся.
— Благодарю. Положи руку на плечо. В тебе есть что-то магнетическое.
— Ой, мне еще никто такого не говорил!
— Что, уважаемые, могу отметить положительного в своей жизни: никогда не афишировал отношений с женщинами. И поэтому благополучно дожил до пенсии.
— Досидели, а не дожили.
— Уважаемый, муха жужжит, когда попадает в паутину. А мудрая, осторожная муха весь век сладко ест, сладко пьет, сладко грешит, но ее не слышно, не видно. Мораль басни небесполезна для вас, Ярослав Дмитриевич.
— Еще одно слово про мораль — и я высажу вас из машины, уважаемый товарищ Бермут. Позвольте мне хоть в отношениях с женщинами быть самим собой!
— Молчу, уважаемый, молчу.
Не сбавляя скорости, проскочил Шептаки. Пусть видят. Кто пусть видит? И — на пакульскую дорогу, хоженую-перехоженую его детскими ногами. Скоро — пакульские поля. Настроиться на съемки. Надо сделать дело. Он — деловой, энергичный, настырный, его энергии и напору завидуют. Потом, наедине с Маргаритой, будет лирика. У дороги, подминая высокую, заросшую сорняками ботву — лето было дождливое, — по свекольной плантации полз комбайн, за ним — автомашины, два самосвала стояли возле бурта, вокруг бурта — женщины в фуфайках.