— Искрометный, говорю, талант у вас, — повысил голос Перепеча, повернулся к Ярославу и задиристо вздернул голову, его маленькие очки в проволочной оправе мигали где-то у Петруниного плеча. — Искр много, а огня мало, не больно согреешься. А может, я на старости лет мерзнуть стал и слишком много от литературы требую. Так что близко к сердцу моих слов не принимайте. Понимаю, вам сегодня такой фейерверк устроили, а тут я со своей ложкой дегтя… Но не сказать, что на сердце, — не могу, нет, не могу! Давно высматривал вас в наших краях, когда-то даже, будучи в Киеве, хотел зайти, но тогда не посмел. А теперь осмелился, потому что после пьесы — все, как по живому. Простите старому пенсионеру, но не всей душой на плуг свой наваливаетесь, мелко пашете, мелко. Теперь так: едва землю царапнут — и зерно бросают, но слишком уж этой новацией увлеклись, такие сорняки развели — волки по ночам воют. И в ваших книгах сорнячков много, Ярослав. А землю не обманешь и людей не обманешь. Книга — она, что фотография, все об авторе расскажет. Не болит у тебя, о чем пишешь, Ярослав. Слова будто и те, правильные, а за словами — пусто. И не знаешь ты, Ярослав, о чем говоришь. Прости, что на «ты», время для меня будто остановилось, будто снова ты пришел ко мне за советом, в бурочках самодельных, с портфельчиком. Не ждал от меня такого поворота? Можешь обидеться и уйти, имеешь полное право. Супруга сердилась на меня, когда я сказал, что все-таки дождусь тебя. Наговоришь, мол, лишнего, какое твое дело, каждый живет, как умеет, по какому праву поучаешь?! А я, отвечаю, без всякого права. Выложу в глаза все, что у меня на душе, — и пусть сердится, пусть бежит от меня, коль критику не научился понимать. Но заноза в душе останется, потому что не чужой я ему…
— Критику я понимаю, — криво усмехнулся Петруня, теперь уже радуясь, что на бульваре темно и собеседник не видит его лица. — И должным образом воспринимаю, и, конечно, благодарен, хотя после такого приема спектакля зрителем немного странной кажется ваша позиция… Вообще, чтоб судить так категорично о современной литературе, надо быть специалистом…
— Да я не о литературе, где там эпитеты, где метафоры, тут у тебя все как положено — и метафоры и эпитеты. Я о том, что за всем словесным кружевом цветистым.
— Чего ж вам недостает за этим кружевом? — спросил, не скрывая иронии. — Чего там нет такого, что есть в других книгах? У вас теперь есть время читать и сравнивать…
— Теперь у меня время действовать есть. — Перепеча шел медленно, не торопясь, постукивал по асфальту железным наконечником палки, словно секунды отсчитывал, чертов дед, откуда взялся на его голову со своей критикой, Маргарита подождет немного — и была такова, после всего, что было сегодня, остаться одному и ковыряться в собственной душе… — Читаю и сравниваю. Тут так просто не скажешь. Все в твоих последних книгах есть, а жизни нет, а правды нет, словно ты не ко взрослым людям обращаешься, а сказку для детей сюсюкаешь, так нынче и дети — куда тебе!.. Прожить хочешь легко, сливки снимая, вот что. А при твоей работе так нельзя. При твоей работе надо иметь мужество и против течения плыть, коли принципы есть. Это тебе не пенки с варенья снимать. Хоть оно, ясное дело, приятнее с ложкой наготове стоять у тазика, где варенье варится, чем брать на себя ответственность, прости за резкость, но больно давно ты не приезжал к нам, у меня и накипело…
— Перед кем ответственность?
— Не побоюсь высокого слова в таком разговоре, Ярослав, скажу: перед народом. Перед народом, который дал тебе талант.
— Да никто мне таланта не давал! — заорал Петруня на весь бульвар, даже молодая парочка в глубине аллеи, под вербой на скамейке, разбежалась в разные стороны. — Демагогия это все! Игра случая, каприз гениев — и я умею низать слово к слову. К чему тут мифический народ? Кто — народ?! Баба, которая вдвое против цены дерет с меня за луковицу, — народ?! Я по двенадцать часов сижу за пишущей машинкой, я честно зарабатываю на хлеб себе и своей семье, исправно плачу налоги, не нарушаю законов государства и даже правил дорожного движения — кому и что от меня еще нужно?! Почему вы от меня требуете больше, чем от других, ответьте хотя бы на один этот вопрос? Я до шестнадцати лет недоедал, да вы сами знаете, видели, так имею я право теперь, имею! Почему вы не отвечаете? Я такой же служащий, как и миллионы других, почему именно от меня требуется самопожертвование?
— Нет, Ярослав Дмитриевич, не такой.
— Да почему?! Почему?!
— Потому что вы не служащий, а писатель. Это совсем другое. Писатель — это нравственная категория. Простите еще раз за высокие слова, вижу, вы не очень их уважаете, но настоящие писатели всегда были пастырями народа, как это ни громко звучит. И не мифического народа, Ярослав, нет. Народ — это как гигантский хор, у каждого певца — свои заботы, радости, неприятности, болезни, причуды, но песня — общая — тем не менее звучит, потому что каждый вкладывает в нее лучшее, что у него есть.